В барочный полдень

Маша сидели на качалке и размышляли. Арсений ей нравился: высокий, стройный, с редким и неожиданным в нашу эру благородством на морде, — но что же с ним делать? Сезоны охоты уже с месяц как прошли, Маша собственноручно забили двух самок и самца в пойме за Цной, и сейчас было бы неловко заново устроить загон, да и память её тела всё ещё была пресыщена этим волшебным удовольствием охотника. Возможно, есть какой-нибудь способ применить, думали она. Добыть пытчика? Но к пыткам её душа ничуть не лежала, в пытке нет той состязательности, которая так приятна её божественному сердцу.

Она встали и обошли Арсения кругом, заглядывая снизу ему в рыло и оценивающе скользя глазами по крутой холке и поджарым, изящным лапам. Затем кликнули петрушку и велели отвести Арсения в стойло и дать отрубей и водки. Короткий день угасал, Маша захотели прогуляться по зимнему саду и чирикнуть в твиттер забавное о Путине.

Ах, вышли бы сейчас из-под земли герои, проснулся бы старец в горе, раскололся бы надвое старый камень в соборе хмурой Уппсалы, милый Гитлер вернулся б на ревущей вимане из сказочной Антарктиды! Какая она всё же девочка до сих пор, подумали Маша о себе в третьем лице и рассмеялись этой находке.

В детской её по привычке окружили игрушки давно ушедшего времени: чёрный маленький лев со спиленными зубами, двухголовая сова, набор свирепых африканских муравьёв-карателей в латунных доспехах. «Что это у тебя?» — спросили она у зеркального карпа, раздеваясь перед вечерней ванной. «Моё лицо», — ответил он. «Что же сонное? Пойди выспись». Две сильные негритянки подхватили её обнажённое тело на плечи и понесли, как античную вазу, в соседний зал.

«Читайте мне из Авесты», — сказали Маша, вытянувшись в ванной и прикрыв глаза. Одна негритянка встала у выключенного фонтанчика и начала читать наугад с планшета, множа гортанное эхо в пустом зале:

Мы почитаем Митру…
Несущего возмездье,
Ведущего войска,
Владыку тыщеумного,
Властителя всеведущего.
Он битву начинает,
Выстаивает в битве,
Выстаивая в битве,
Ломает войска строй;
И все края волнуются
На бой идущих войск,
Трепещет середина
У войска кровожадного;
Несёт им властный ужас,
Несёт им властный страх,
Он прочь башки швыряет
Людей, неверных слову;
Долой башки слетают
Людей, неверных слову…

«Башки… слетают…» — тихо бормочут Маша, полусонно покачиваясь в воде.

Их хижины сметает,
Жилища нежилые,
Где прежде обитали
Нарушившие слово,
Лжецы, что убивали
Поистине правдивых;
Дорогой пыльной гонят
Нарушившие слово
Коров с обильных пастбищ
За колесницей следом,
И те слезами давятся,
Стекающими с морд…

«С морд», — прошептали Маша, медвяно ускользая под воду, и её латунные волосы, разостлавшись по воде, сплетались с розовыми лепестками, плавающими по зеленоватой глади, как боевой флот на старинной гравюре.

Проснувшись утром, она сразу поняли свой возвышенный замысел и, приободрённая этим, одели любимый жокейский костюм, чёрно-белый, с плотным шерстяным фраком, который, несмотря на потепление, был всё же ужасно зябок. Едва выскочив из спальни, она столкнулись в дверях со Шнеерзоном, который почтительно поклонился, уткнув лицо в бороду, и, только бросив взгляд на её одежду, тонко пропел: «Велеть запречь Русопята?» — «И сейчас же, голубчик!» — воскликнули Маша, пробежав пальчиками в узких перчатках по его лысине. Мигом, оставив прислугу, она промчались через оснеженный двор к мраморной беседке, где ещё в начале осени был обнаружен некий карл, распорядитель торжеств и верховный администратор имения. На которого всегда можно было и следовало бы положиться, но, боже, где он? Маша ищут его в золотых кустах, что растут вокруг беседки, но нет его там, смотрят в зачем-то сваленных рядом грудой промокших и подгнивающих журналах, ворочая их носком ботинки, но не находят его и в прессе. «Карл, Карл!» Быть может, он в земле пустой? Там, где солнце, и надо копать? Не тщетно ли это предположение?

— Оно тщетно, — говорит Карл.

Вот он гуляет, в совершенно не тронутом тлением виде, заложив крохотные ручки за спину, в тёмном вельветовом пиджачке и лакированных туфлях. Снега́, ему по колено, не взволновали его, а угроза кометы или землетрясения, ежечасно преследующая человечество, заставила бы лишь ухмыльнуться, — черта отменного администратора.

— Карл, — сказали Маша, присев перед ним на корточки, — ангар наш пуст?

— Прошлой ночью в нем ночевало двенадцать таджиков. Это далеко не предел, как вы догадываетесь, юная госпожа: вместительность ангара устрашающа.

— Пустое, Карл, пустое, прожектёрство не имеет глобальной перспективы. The only Providence we know — the Lights below. Очистите ангар от посторонних предметов, приготовьте его, и вот ещё что, Карл, — она понизили голос и невольно оглянулись: — жив ли мой Сын, ну, в Котором моё благоволение?

— Младенчик-то, берёзовенький наш? — кто бы ожидал такого умиления в столь невозмутимом и всё ещё пахнущем земной сыростью администраторе? — Жив, жив, слава-те господи, бережёного бог бережёт. Живее живого, спаси всех господи, юная госпожа. Наше Наследие, лубяной целовальничек! Уж мы досмотрим-то, что же. У семи нянек за пазухой кататься будет! Егоза ж ты моя!

— Растёт?

— Как на грибах, моя радость. Во всех направлениях! В окружности достигает впечатлительнейших успехов.

— Приготовьте Младенца, омойте Его водами чистыми и препоясайте Его чресла. Сегодня я одарю Его пустышкой.

Луга, побитые тонким снегом, парили с утра: туман клочьями подвисал низко над землёй и слегка серебрился на дневном свету. Лёгкой аллейкой взбегавши к имению, деревья сквозили белизною свежеободранных стволов, между которыми разошлись путанные лисьи ходы. Чуть ниже, угловато укутавшись в полушубок, Шнеерзон держал под уздцы коня. Конь был серый, с точёной шеей и тонконогий, он заметно дрожал от утренней зимней свежести и предчувствий. Маша привычно погладили его ладонью по губам и щеке и, прижавшись к его телу, по-беличьи втекли в седло.

Боги знают, что такое русская скачка в снегах. Прежде всего, ты воистину должен отрешиться от земли и тлена её, оставить отца и братьев, если по какой-то причине не успел сделать этого раньше, забыть своё имя, пароль от живого журнала и те обстоятельства, при которых действующая власть потеряла легитимность и доверие граждан. Далее, в качестве обязательного, назови необходимость того, чтобы всё, оставленное позади тебя, всё то, от чьего праха ты отряс ступни ног своих, было немедленно и безо всякой уведомительной процедуры предано огню, который не заставит себя ждать и уже неоднократно демонстрировал такую беспримерную готовность. После того как ты убедишься, что возвращаться тебе некуда, незачем и неохота, обрати же, наконец, прояснённый этим новым знанием взгляд вперёд. Впереди — снега́. От тёмной середины земли в тёмную середину ночи они разостлались молодым налётом, воздушной немецкой простудой под невосходящим солнцем. Кто-то скажет, что это, дескать, осадочные мероприятия, упомянет в опрометчивой глоссолалии своей законы природы, которым якобы следует вещество воды, чей химический состав прежде не мешало бы уточнить, приведёт иконографию кристаллов, забывая, что труд, вложенный в них, заслуживает несомненно большего уважения. Вчувствуйтесь в эту ложь. Всё это делается с той единственной целью, чтобы заставить вас поверить, что вы столкнулись с явлением рядовым, а в первую очередь — преходящим. Силы зла, очевидно стоящие за подобного рода полунамёками, таким образом пытаются внушить вам, что перемена ультимативна и неизбежна, что снега могут и непременно должны растаять при соблюдении известных условий и, стало быть, не стоит возлагать на них те надежды, которыми обременены миллионы из нас. Это, как отмечено выше, ложь. Есть снег, который не тает. Есть. И он не тает, чёрт возьми. Десятки, сотни тысяч экспериментов, свидетельства независимых наблюдателей, разумная гниль академий, шёпот тонкого страха, ночное гадание, вшестером, по шрифту webdings, взрывы в Семипалатинске и на Новой Земле, травля молоссами, BWV 569, микенский портик, тирамису… Не тает. Был случай, когда в снег уронили быка. И ничего не случилось.

Бёдра Маши жарко срослись с лошадиной густою плотью. Русопят дышит глубоко, раздвигая влажными огненными боками ей ноги, поворачивает голову чуть влево и косит на неё круглым раззадоренным глазом, как обратный сиамский близнец, очнувшийся после операции с сестрой в одном теле. Сестра говорит ему: «Йе, уа хамех!» Её тонкие воды вливаются в поток его крови, и та вскипает звонко и жадно и брызжет горячей росой ему в горло, в живот и в губы. Огромное, как туча, сердце Русопята, наконец, выталкивает жгучую кровь в тело Маши, где она разливается, подобно варварской армии в павшем городе, почтительно сокрушая его дома и святыни. Маша ограбленно раскрывают глаза в снегах. Ей снится, как в мягком касаньи, всё ускоряясь, несётся земля под её ногами. Она опускают их медленно, вытянув носочки вниз, наощупь находят небольшой пружинящий ком и едва лишь кончиками пальцев толкают его в никуда, наружу. Большой властный шар пространства пульсирует в такт с их общей кровью, горько сжимает их воспалённое тело, рвущееся вперёд в стремительной неподвижности. Не справляясь с удвоенным дыханием, Маша звонко кричат в тугую белую стену и тотчас с конечным усилием прорываются сквозь неё в оглушённую долину с сумеречными деревьями, наполненную людьми и работой.

Недалеко, метрах в тридцати, оброчные фермеры столпились под широким, усаженным гнёздами омел деревом: их привлекла крупная самка, угодившая почему-то задом в медвежий капкан, который пропорол ей ногу вверх до самого брюха. Чуть дальше, за бледносерым контуром сосен виднеется угол особняка с островерхой крышей флигеля, а здесь, в отдаленьи, огромный синий куб ангара тяжко проседает в пространство, натянув до упругих складок его полотно. Ангар сплошной, металлический, вокруг него и внутри, распахнув настежь огромные ворота, суетятся очень маленькие рабочие, крохотные, как дуновение, в зелёных и синих комбинезончиках, шитых на козявочные плечи. Ими командует, стоя на ореховом стуле, карлик в чёрном костюме с провалившимися под землю глазами, рвано выкрикивая ценные указания в рацию.

— Камеры установлены, госпожа, — говорит он осипшим голосом. — Ангар зачищен и готов к эксплоатации.

— Славно, Карл, — Маша целуют его в подземный носик и рассеянно оглядываются по сторонам. — А где, этот… Вчерашнего приведите, ну.

Ведут. Маша на этот раз подбегают и ощупывают его пальцами, гладят по красивой морде, сжимают рукой стальные мускулы бедер. «Хорошо», — говорят она, слабо улыбаясь. — «Добрая игра будет». Арсений поёживается на холодном воздухе, солнце, раздумав, так и не взошло, и всю природу обставило серой низкой моросью. Ему поднесли водки для бодрости и дали кусочек брюквы, затем две петрушки взяли его под руки и скоро отвели в ангар, заперев внутри за дверью.

— Мой Сын? — в возбуждённой растерянности спросили Маша, окидывая пустоты пространства лёгкими глазами.

— Готов ко всему.

— Ну. Пустите Малыша! — воскликнули она, и карлик в то же мгновенье выстрелил из стартового пистолета, распугав окрест воробьёв.

Из-за недальнего холма послышался ровный гул, шум, выбежали люди, галдя наперебой и перебегая из стороны в сторону, следом земля стала легко трястись под ногами в ровном такте, всё бывшее здесь остановилось. Шёл огромный Младенец, метров под десять ростом, румяный от свежести, со здоровым и юрким взглядом, смешливый, как все младенцы. Его держали люди на цепях, крепившихся сверху к манишке и пониже к поясу подгузника, вели аккуратно и уверенно, да, впрочем, он и не порывался сбежать. Группа частного ТВ, развернув автобус, стала снимать торжественный ход, перед ними очутился Карл, охотно начав комментировать происходящее. Ребёнок, по его словам, хорошо питается и уже набрал более восьми тонн веса, растёт здоровым и не капризным. Яркие подвижные игры, подчеркнул Карл, вроде той, счастливыми свидетелями которой мы в настоящий момент являемся, крайне благотворно влияют на развитие детей в этом возрасте, дают им ощущение полноты собственного существования, формируют независимость и целеустремленность личности. Очень важным также является эмоциональное и физическое участие родителей и других близких людей, с которыми младенец пребывает в контакте, особенно когда речь идёт о матери, общество которой на данном этапе развития является едва ли не решающим.

Маша подбежали к столику с панелью, на которую выводилось изображение от камер внутри ангара. Пощёлкав переключателем, она нашли фигуру Арсения, который стоял, прислонившись спиной к стенке ангара, и рассматривал свои ладони. Нетерпеливо она махнули рукой, жадно присосавшись к изображению на экране, и люди, распахнув большие ворота, ловко ввели Малыша внутрь, закрыв за ним створки синего куба.

У Арсения было время собраться с мыслями, подумать, что и как делать дальше. Он всё думал, что звери, от которых он спрятался здесь, рано или поздно сбегут, наскучив ожиданием. В конце концов, прибудут охотники, отобьют, распугают. Ещё в конце концов, есть же и Санэпидемстанция, которая всегда, мы должны это учесть, всегда приходит на выручку тем, кто оказался в такой отчаянной ситуации, беспомощным и загнанным в угол. Это их прямая обязанность, им за это деньги платят. Между прочим. Звери за стенкой выли, царапались, грохотали, потом немного поутихли. Арсений вообразил, что это поспели доблестные воины Санэпидемстанции, в масках, в костюмах химзащиты, они распыляют опасную отраву прямо в пасть зверям, и уже скоро земля будет от них очищена. Тогда снова будем жить. Арсений утверждал, что он будет жить до восьмидесяти одного года, и верил любому предсказанию, которое подтверждало его бессловесное убеждение.

Поэтому, когда открылась огромная дверь, он подумал, что это спасатель-эпидемиолог, получающий в его лице награду за труд и мужество, но перед ним объявилось нечто безвыходно ужасное, чему он не находил объяснения в своём способе видеть вещи. Нечто звериное от земли до неба расселось перед его глазами, оглушив его чудовищным звуком и смрадом, и, пока он лишь оценивал то, что ему открылось в перспективе, оно протянуло вперёд адскую мшаную лапу и опустило ночь на его бедную голову.

Маша во внезапной досаде и гневе отпрянули от монитора и резко отвернулись.

— Блядь, — нечаянно вырвалось у неё. — Ну зачем?

Отойдя в сторону, она пнули большой комок земли, испачкав тонкие спортивные брючки, и неожиданно для себя расплакались. В сцене было что-то отвратительное: сильный, умный самец, редкостной породы, ему ничего не стоило ведь отпрыгнуть тотчас в сторону, он должен был защищать себя, нападать, должен был разогреть Малыша и втянуть его в игру. А тут… меньше секунды — и в ничто. Как будто во всём мире не хватило жизни на одно лишь движение.

Можно было пригнуться и отбежать вперёд, там не достал бы так быстро. Блин, можно было просто в сторону отпрыгнуть, там же места столько… Она по десятку раз переигрывали сцену, представляя себя на том самом месте, и неизменно находили множество беспроигрышных вариантов. Нет, всё здесь не так, все врут, никто не хочет работать. Гнусная, глупая механика — ничего более. Телефон дребезжал, смс-ка, Кейт писала «Маш выбирайся летим завтра на пелорус». Весь огромный мир напротив, с его звёздами и архангелами, с миллиардами лет без просвету и без вздоха, всей этой мощи, и тьмы, и сияния не хватило, чтобы сделать один только шаг в сторону. Плачущими руками Маша написали в ответ: «сука иди нахуй», — и, затаившись на пару мгновений, набрав дыхания и крепко зажмурившись, нажали OK.