ДЗФ

— А кроме того, это противоречит теории двух зелёных фломастеров.

— Чего?

— ДЗФ, вы что, не слышали? Интересно, как это вам удалось, о ней только ленивый сейчас не судачит.

— Слышал, но, наверное, подзабыл. Напомните, пожалуйста.

— Странно. Что там забыть, что там напоминать? Проще некуда ведь. ДЗФ|ВЛР. Два зелёных фломастера всегда лежат рядом.

— И чо?

— В смысле: чо? Это и есть теория. Краткая её формулировка, она же полная. Для удобства именуемая ещё краткополной. Развёрнутополная включает в себя помимо прочего глоссарий, представление в двоичном коде и, собственно говоря, инвентарь. Но ею никто не пользуется.

— Почему?

— Всем и так всё ясно потому что.

— И как же эта, хм, теория была, если можно так сказать, выведена?

— Нельзя так сказать. Ну вы что, издеваетесь надо мной? Это же детская легенда, сродни историям об Архимеде, или Ньютоне, или, ну, скажем, Менделееве. Был такой учёный, профессор Даблгрин, бывший струнщик, но раскаялся. Однажды к нему приехала в гости его племянница с маленькой дочкой, некоторое время они гостили в его квартире. Как-то утром он сидел у себя в кабинете, а в соседней комнате играла девочка. Вдруг оттуда раздался страшный грохот, как будто бы уронили шкаф или, чего доброго, шифоньер. Профессор, переживая, не случилось ли чего с внучатой, мигом влетел в комнату, но с девочкой было всё в порядке. И вообще всё было в порядке, ничего не падало и не разбивалось. А девочка сидела посреди комнаты на полу, перед большим листом ватмана, и держала в руках два зелёных фломастера. Даблгрин облегчённо вздохнул, погладил малышку по голове и пошёл обратно в кабинет. Зайдя к себе, он внезапно обнаружил, что на его рабочем месте, на столе, аккуратно положенные рядышком, лежат два зелёных фломастера. Очень удивившись тому, как они здесь оказались, он взял их и решил отнести в комнату к племяннице. Но снова зайдя внутрь её, он не обнаружил там девочки. Тогда он положил фломастеры на стул, где лежала коробка из-под них, и опять пошёл к себе в кабинет. Едва он вошёл к себе, как увидел, что на его рабочем столе сидит девочка, на самом краю, сидит, улыбается и болтает ногами, а в кулачках у неё два зелёных фломастера. Он осторожно снял ребёнка со стола и на руках понёс её обратно в комнату. Там он уложил её в кровать, потому что она стала засыпать, и только намеревался вернуться к себе, как услышал из-за двери своего кабинета ужасный грохот, словно там упал шкаф или, не приведи боже, шифоньер.

— Это очень интересно, продолжайте, пожалуйста.

— Спасибо, я и не думал останавливаться.

— Разумно.

— Спасибо. Итак, Даблгрин вошёл в кабинет, но там всё было на месте, ничто не падало и не валялось разбитым вдребезги. Он вытер пот со лба и решил наконец сесть за стол поработать. Но, присаживаясь, он увидел, что на его стуле лежит большой кусок ватмана. На этой же бумаге, посреди листа, обнаружился один зелёный фломастер, а под ним, на самом листе, был изображён точно такой же зелёный фломастер, нарисованный, очевидно, первым.

— Вы хотите сказать, что их, таким образом, было два?

— Я утверждаю это со всей ответственностью.

— Смело.

— Спасибо. «Бедная, — решил профессор, — девочка, она устала и забыла здесь свой рисунок». Он, не сгибая, взял лист ватмана и фломастер и понёс его в комнату, где спала малышка. Подойдя к кровати, он положил бумагу и фломастер на журнальный столик, стоявший у изголовья, а после чуть сдвинул одеяло от подушки, чтобы посмотреть, как спит девочка. Её там не оказалось. У профессора слегка закружилась голова, и его тут же начало клонить в сон; он подумал, что можно вот прямо так, не раздеваясь, забраться под тёплое одеяльце, укрыться с головой, подтянуть ножки к животу и приобнять их, сворачиваясь на бок, и тотчас же уснуть легко и сладко, весь обратившись вовнутрь себя, в тёплое нежное дрожащее дыхальце. Он уже занёс ногу и упёрся коленом в мягкую кроватку, но после повернул голову и посмотрел назад: у входных дверей стояла девочка, держа в вытянутой руке зелёный фломастер, а рядом с ней была ещё одна, точно такая же, но в два раза меньше, и она тоже держала в руке второй зелёный фломастер. «Надо, — подумал профессор, — же, как это возможно, чтобы у такого маленького ребёнка был свой ребёнок? Это ведь противно естеству». Он сел на край кровати и, подперев обеими руками голову, стал смотреть на детей. Большая маленькая девочка стояла неподвижно и всё так же тянула руку с фломастером вперёд, тогда как маленькая маленькая девочка в какой-то момент повернулась лицом к профессору, и в этот раз он заметил, что она совершенно голая и покрыта густой, но короткой и незаметной шерстью, которая на лице отвисала длинными и тёмными прядками. Она встала на четвереньки, в таковой позе напоминая скорее пекинеса, и быстро подползла к профессору, принявшись с ходу лизать ему ноги. Он долго смотрел, как усердно, дрожа всем телом, она кружится над его ботинками, а после поднял взгляд к двери, на большую маленькую девочку. Но у двери никого не было, и комната также была пуста. Тогда он снова опустил голову, глядя вниз себе на ноги, рядом с которыми тоже никого не оказалось. Он посидел немного, массируя виски пальцами, а затем решил, что неплохо бы было пойти в кабинет поработать. И он действительно встал и пошёл к себе, но только зайдя в кабинет, он увидел, что у окна лицом к нему стоит малышка, а что всё лицо и руки по локоть у неё изрисованы зелёным фломастером. Он подошёл и присел перед ней на корточки — девочка была расстроена и начала громко и сопливо плакать, поняв, что на неё обратили внимание. Даблгрин потянулся в карман за платком, чтобы вытереть лицо ребёнку, но вместо платка с недоумением извлёк из кармана два зелёных фломастера. Которые девочка тут же хищно и порывисто схватила, моментально перестав плакать. Он ещё раз устало погладил её по голове, затем взял за руку и повёл в её комнату. Но у самой двери, стоя в коридоре, он опять услышал, как в той комнате что-то, — быть может, шкаф или, хуже того, шифоньер, — оглушительно рухнуло, рвануло и рассыпалось на мелкие части, а ладонь девочки, которую он держал в своей руке, из тёплой на мгновение стала обжигающе ледяной, словно бы он схватился за промёрзшую на полярном морозе сталь. «Мы, — сказал он, — туда не пойдём больше», — поворачиваясь лицом к малышке, которая, в целом, была ко всему готова. Затем…

— Я вас прошу не останавливаться, пока вы не закончите этот рассказ.

— Я и не собирался.

— Просто очень уж интересно.

— Спасибо. Затем он поднял голову и посмотрел вглубь коридора. Там, у поворота на кухню, освещённая боковым светом, стояла его племянница, мама этой маленькой, но нисколько на это обстоятельство не обиженной девочки. И по выражению лица женщины профессор понял, что она гораздо лучше него знакома с некоторыми вещами, которые нет-нет да и случаются в сумраке дней этой жизни, и что если ему лишь отчасти удалось застать голос этих вещей, то это не оплошность, а в известном смысле милосердие, которым провидение одаривает тех, кто подвернётся ему под руку. «Так, — подумал профессор, — мне и надо», — оставаясь посредством этого умозаключения в благодатнейшей правоте. Вот, собственно говоря, таковы обстоятельства создания теории двух зелёных фломастеров профессором Даблгрином, и, поскольку их знает любой, даже слегка отстающий в развитии школьник, мне прямо удивительно, отчего для вас это новость.

— Да, но позвольте, а в чём же заключается сама теория?

— Вы шутите.

— Нет, знаете, у меня с юмором вообще не ахти было, вот сколько себя помню. И? Ну, в смысле: и всё-таки?

— Я же битый час… Да нет, не может быть… Слушайте, ну я ведь сколько раз уже сказал: два зелёных фломастера всегда лежат рядом. Вот теория. Я не знаю, как это по-другому сформулировать, да и зачем?

— Ну, то есть вы хотите сказать…

— Да я уже сказал всё, что…

— что вот и в этот момент времени все два зелёных фломастера…

— хотел, и… Да, и в этот, а чем он хуже…

— находятся рядом друг с другом, независимо от…

— других? Слушайте, ну это же постоянная, понимаете? Как…

— того, где именно они находятся, я так понимаю? А, постоянная…

— постоянная Планка или, там, скорость света, ну мало ли…

— это, то есть, значит, всегда и строго…

— их бывает… Ну, так я же и говорю: всегда.

— без исключений, так? Так, стоп! Стоп. Смотрите.

— Ну.

— Вот смотрите. Тут вот, видите, у меня два зелёных фломастера. Видите? И вот один я кладу, — заметьте, я не спорю, что они сейчас рядом, я только насчёт того, что всегда, — один я кладу сюда на подоконник. Вот, видите? Потрогайте его, он здесь.

— Я… нет, я вам верю, ну что вы.

— Трогать не будете, ладно. Но он здесь и вы его видите, так? А второй… втор-рой, эгегей, вот он, второй, м? Второй я положу… положу его!..

— Эй, ну куда же вы? Ну что за напасть… Осторожнее там. Кроты подрыли беседку!

— Я вот здесь его оставлю! Я зарою его здесь!

— Бог вам в материальную помощь! Черника там, если вдруг… И поосторожней с кротами: они слепые и могут принять вас за агрессора. Черничку, а… Ну, ладно. Там лужа с карбидом. Вот, да…

— Вот, значит, я его прикопал там. А этот, где, а, вот он. Вы же его не трогали, вижу…

— Ни-ни!

— Хорошо, да неважно, в конце концов. Почему вы ничего не трогаете, боитесь? Ну, не важно. Итак. Итак! Вот один зелёный фломастер, он лежит здесь, мы оба его видим. А второй тем временем покоится в земле сырой, и между ними очень даже значительное на взгляд фломастера расстояние. И заметьте, что с той же лёгкостью я мог бы отвезти этот фломастер в Саранск, никто бы мне слова не сказал. А Саранск — это чёрт знает где, это вообще не Земля.

— Ну и что?

— Как это что? Вы что же, и сейчас будете утверждать, что два зелёных фломастера…

— Всегда лежат рядом, да. А что вас смущает?

— То, что они не рядом, например.

— Ну, это вам только кажется. Это ваше частное мнение. Подавляющему большинству людей на него плевать, но вы не обижайтесь: это не обидно.

— Я и не обижаюсь, какого ж чёрта. Но вы, я не хотел бы об этом говорить, но вы вводите меня во искушение, как этих, малых сих.

— Кротов, что ли?..

— Юмор и сатира?

— Ну, отчасти.

— Просто я хочу ударить вас по лицу, а если вы так всего лишь неумело острите, то мне потом будет трудно оправдать себя перед коллективной совестью человечества.

— Ржу над вашим мировоззрением.

— Скотина.

— Знаете, я не хотел бы превращать нашу с вами дискуссию в какую-то бессмысленную пикировку с этими безответственными выпадами, грубостью дешёвой, хамством. Мы же с вами не в интернете, правда? И вы не станете мне тут в лицо говорить гнусности обо мне или ещё какую-нибудь подобную неучтивость, просто потому, что я вам руку сломаю тогда. Давайте-ка уже беседовать как взрослые люди, без этого баламутства, оно совсем неуместное здесь. Вам…

— Да я-то просто понять хочу…

— Нет, не хотите. В этом вот всё и дело. Вы лишь цепляетесь за свою ограниченность, удобную для вас, да ещё и другим её навязать пытаетесь. Трюки какие-то придумываете, вон, в земле зачем-то изгваздались, смотреть дико. И не стыдно же перед незнакомым, в общем-то, человеком так себя выказывать.

— Слушайте, так…

— Да я наслушался уже, хватит. Вам просто нужно понять, кто вы и чего в действительности стоят эти ваши так называемые мнения и ужимки, которыми вы их привыкли обосновывать. Ибо человеку постороннему, в моём, так уж вышло, лице, вы сейчас представляетесь чем-то вроде свиньи, которая решила проверить, хорошо ли она поела, и для того приказала бить себя палками и сапогами. Вы подобны орангутану, дерзкому духом, но слабому головой, который, увидев белого человека, свешивается с дерева и корчит рожу, вытягивая мускулистые губы трубочкой, он одновременно хлопает себя одной рукой по темечку и второй по заду, тем самым желая изобразить в изощрённо глупом виде своего собеседника, он кричит «у-ууу» и выдёргивает волосы у себя из ушей в тщетных попытках скомпрометировать позицию и мнения противника, но лишь удостоверяет своё, и без того очевидное, видовое качество. Ещё уподоблю вас козлу, чья слава благородного, но малопривлекательного существа некогда обошла весь мир, не оставив его равнодушным, напротив, настолько его поразившая своей оглушительно вздорной ложью, что он, выучившись терпеть её, на том не остановился, но обратил её в крепость внутренней правоты, в лучшее, победительное и всеми признанное своё лицо, от явления которого он бы и сам прежде содрогнулся. А теперь — поглядите на него — он возвышен над миром и считает, что приобрёл его весь, что склонил его к своим злотворным копытам, как лозу, отяжелевшую плодами; и в деснице его секатор глумления; и не знает, забыл он, что мир этот — ложь и падло, что он сам сотворил его своим бесчестным падением и это к его голове приближено лезвие истины тем верней, чем яростней он восстаёт на неё. Дом, построенный на песке, не устоит, как бы крепок он ни казался. Дом, построенный на песке, рухнет. Рухнет и погребёт!

— Знаете, а ведь когда я вас только увидел, у меня уже были предчувствия. Да-да, физиогномика редко ошибается, а в вашем случае такие ошибки точно исключены. Опущенный затылок, крупные лицевые кости, форма ушных раковин… В лучшие времена таких, как вы, давили удавкой ещё до того, как они успевали произнести хоть слово.

— Редукция к золотому веку — как знакомо и как скучно. Вы боитесь мысли, пытаетесь улизнуть от реальности. Думаете, вы один? Сколько их таких было… за всю историю человечества.

— Господи, какая же гнусная пародия…

— Бог — это иллюзия. Я дал вам ключ. Вам, ничтожеству по сути и по форме. Была надежда, теперь уже очевидно тщетная, глядя на вашу заинтересованность, что вы не испугаетесь страшной бездны реального, не станете юлить перед её лицом, а сможете принять её в натуральном виде. Пустое, да, но тем хуже для вас.

— Ну, вы что, ещё угрожаете мне?

— Не смешите. Как можно угрожать тому, что не существует? Чем? Вы ведь даже на самую малость не допускаете реальность к себе, даже на формальную и ничем не обязывающую вас дистанцию. Ну скажите, скажите, что в действительности вам стоило признать такую мелочь? Вам за неё ничем и платить бы не пришлось, ни деньгами, ни свободой, ни, упаси боже, жизнью. Вы бы этого в своём существовании и не заметили бы. Подумаешь, фломастеры. Вы ими когда последний раз пользовались, в детском садике? Вот то-то же. Тупая, склочная, агрессивная ригидность сознания, не способного ни к созерцанию вещей мира, ни к анализу, притом абсолютно непрагматичного, нацеленного исключительно на самоуничтожение, — вот и всё, что вы тут продемонстрировали. Вас даже не жаль. Убирайтесь.

…

— Ну что же…

— Уфф…

— Неплохо, да?

— Да уж, отличненько.

— Ну что же, спасибо за приятную беседу. Мне вас когда ещё рекомендовали, и ведь не зря.

— Что вы, не стоит благодарности. С вами было чертовски интересно работать.

— Если что…

— Конечно-конечно. Мой телефон у вас есть же, да? Вот, возьмите визиточку, там все мои данные, реквизиты, всё как положено. И ещё, касательно просьбы.

— Это само собой. Вы не беспокойтесь, у нас ведь такие вещи не пропадают. Племянница ваша уже заходила утром к нам в офис. Хорошая девочка, думаю, мы устроим её в юридическом отделе. Пока что здесь, а где-нибудь через месяц оформим документы и переведём её в новое сингапурское отделение. Чудесный город, море, парки, небоскрёбы, гольф-клубы, магазины.

— Всё как в жизни.

— Даже лучше, уверяю вас, даже лучше.