Муравьи

Когда Горецвет был маленький, бо́льшую часть времени он проводил среди насекомых, а не людей. Жуков он боялся, и правильно делал: жуки опасны. Бабочки составляли лучший объект для ежедневной охоты, он знал их повадки, их лежбища, их тайные воздушные тропы. Тараканы были похожи на младшего брата-дебила, он, конечно, кормил их, но не очень верил в их будущность. С червями было скучно, он сбегал от них на полуслове. После он узнал, что они и не насекомые вовсе, и с пониманием отнёсся к этому факту.

А вот муравьи — это совсем другое дело. С муравьями он был как с равными, глядя на них, он учился жизни и понимал её сокровенный смысл. Он брал муравья двумя пальцами, внимательно рассматривал его сочленения, выяснял, кто он и откуда, и куда направляется, а после создавал для него ту ситуацию, которая, по его мнению, напоминала живую жизнь, и смотрел, как тот из неё выберется. Он считал, что у муравьёв следует поучиться не только их витальности и природному разуму, но и особой онтологической интуиции, которая позволяет им избегать многочисленных ловушек, расставленных повсюду бог весть кем, каковые порождают страх, беспокойство, неверие, гнев, надежду, ностальгию, отчаяние и сотни других безвестных страстей, уловляющих душу. Муравей казался свободным от этих привязанностей, а ведь даже осы и шершни не прошли на пути становления так далеко.

Однажды Горецвет наблюдал, как маленькие чёрные муравьи движутся двумя колоннами вверх и вниз по стволу невысокого дерева, росшего в соседнем дворе. Он вспомнил, что несколькими днями раньше он видел на камнях у дома больших муравьёв, и ему пришла на ум идея. Расковыряв камни, он нашёл одного большого, подошёл к дереву и аккуратно усадил его на ствол прямо посредине пути маленьких муравьёв.

Большой закрутился, ощупывая усиками всё вокруг в попытках определить себя в пространстве, в то время как маленькие, поначалу бросившись врассыпную и смешавшись колоннами, скоро пришли в себя и обступили большого со всех сторон. Соблюдая некую очерёдность, по двое-трое они подбегали к большому вплотную и пытались вцепиться в него, пока он не перекусил их надвое. Большой вертелся и орудовал жвалами весьма проворно, обрубки маленьких вокруг него цеплялись лапками за кору дерева и падали вниз. Наконец один маленький крепко ухватил его за ногу сзади, а другой, взобравшись по брюшку, стал терзать ему петиоль. Несколько их бросилось спереди прямо на страшные жвалы большого, один погиб, один взобрался на голову и стал кусать его в глаза. Наконец они откусили ему одну ногу, потом незамедлительно вторую. Большой скорчился и, потеряв равновесие, рухнул со ствола вниз в клубке маленьких муравьёв. Догрызали они его уже на земле.

Горецвет подумал, как это, должно быть, странно выглядело со стороны большого муравья. Вот, он занят своим небесполезным делом, его жизнь ровна и распорядок в ней утверждён тысячами веков, но некая внезапная сила берёт его и в одно мгновение бросает в гущу невероятной битвы. Миллионы лет ничего подобного не происходило и не могло произойти с его благородными предками. Древние книги ни словом не обмолвились о такой возможности, они казались ненужными. Даже в языке его, сильном и богатом языке, не нашлось бы слова, которое хотя бы сколько-нибудь объяснимо могло назвать ту силу, что сотворила с ним это. Ужасна не смерть, думал Горецвет, ужасно то, что этой смерти нет имени.

Позже, много лет спустя, он с приятелями проводил неспешное время после университета. Начали они с пива в баре неподалёку от универа, после этого всей компанией прошлись по открытой выставке трёх местных художников. Потом были сомнительные коктейли и крепкая, но лишняя бутылка коньяка в полуподвальном кафе, когда всё уже стемнело и на улице начался мелкий холодный дождь. Уже ближе к ночи они направились на квартиру одного из них, купив по дороге водки на всё, что оставалось.

Вечер, в целом, не задавался, Горецвет сидел хмурый и неохотно поддерживал беседу. Позвонила мать, он сказал, что будет завтра. Разговор зашёл о поэзии, и он почему-то вдруг взъелся на верлибр, отказывая ему в художественной выразительности и обвиняя во всех грехах, за что и был осмеян собеседниками. Водка была злой и растягивала ощущения неблагополучия и ненависти. Чуть погодя, Горецвет разбил чашку, потолкался в коридоре с хозяином квартиры и вышел прочь.

Идти по слякоти, в облаке холодной осенней мороси было неприятно, но метро уже давно закрыто, и денег на машину не осталось. Опьянение понемногу сходило, идти ему было долго по ночному, безлюдному ввиду погоды городу.

Минут пять он стоял у полуподсвеченной витрины с чёрными афроманекенами, затем свернул в арку, прошёл через закрытый со всех сторон двор и вышел на длинную тёмную улицу, понижавшуюся впереди. Идя по ней, он услышал шлёпающие по сырости шаги сзади и каким-то чувством понял, что это за ним. Последний алкоголь испарился, он ускорил ход — шаги тоже убыстрились. Тогда он побежал и вскоре услышал хриплое дыхание догонявшего сзади, а следом — жёсткий удар по ногам. Чудом удержавшись на ногах, он свернул налево в тёмный двор и вломился в первый попавшийся подъезд, на котором, по счастью, не было домофона. Горецвет не знал, продолжается ли его преследование, и, не желая дожидаться, пробежал по лестнице вверх. Там, между вторым и третьим этажами, была широкая, плохо освещённая площадка, которая вела в соседнее крыло дома, и открывавшееся наружу, в какой-то глухой въезд, большое окно. Он дёрнул окно, открыл его и, ещё раз прислушавшись к звукам в подъезде, прыгнул вниз, на прикрытую полотнищем и мокрыми листьями груду стройматериалов.

Прыгнул он правильно, не ушибся, сполз с высокой кучи и, перейдя дворик, вышел из него через приоткрытые ворота въезда. Здесь, переводя дыхание, он решил подняться вверх по этой улице и дальше идти домой только цивилизованными путями. Чёрт знает что, думал он, грузно подымаясь по скользкому тротуару, зачем я вообще сюда попёрся.

Уже подходя к хорошо освещённой дороге, он увидел, как его подсветил луч сзади. По дороге медленно подымался сквозь усилившийся дождь небольшой фургончик, светя дальним светом. Ну ладно, подумал Горецвет, так даже лучше. Он уже слишком устал от этого похода и торопился выбраться на спокойное место. Но в какой-то момент нога его с ужасной лёгкостью скользнула по размытому в полотне тротуара участку грязи, он раскинул руки и, съехав пару шагов по наклонной вниз, упал набок, налетев на приблизившийся фургон затылком. Свет, уже близкий, погас, он на короткое время потерял сознание.

Открыв глаза, Горецвет удивился яркому белому небу над собой. Солнце стояло почти в зените, небо было совершенно чистым, и в нём высоко чернели несколько каких-то точек. Вслед за тем пришло ощущение жара. Он вдруг понял, что сейчас почему-то лето, и он лежит прямо под солнцем в своей осенней одежде. До его слуха донеслось жужжание полевых насекомых. Сердце его мелко заколотилось и по коже снизу вверх пробежала волна внутреннего холода. С чудовищной тяжестью он приподнялся на локтях и осмотрелся вокруг. Поле, вдали кромка полупрозрачных гор. Ветер донёс странный шум слева. Горецвет повернул голову и увидел, как уже совсем близко, гремя плотным рядом красных щитов, ощетинившись, подобно ходячему камышовому озеру, на него надвигалась македонская фаланга.