Приус и логгоры

В первых числах мая школа замечательно преображалась. Яркие цвета гирлянд, детские ярмарки, конкурсы песен и костюмов прерывали обычную неразличимость занятий, и на несколько дней законом и долгом жизни вновь становилась праздная всеразрешённость. Ей, как хорошему богу, который не обременяет нас своим родством и любовью, легко подчинялось всё, даже вечерние звёзды, рассыпавшиеся по небу неожиданными, тревожащими скопленьями.

Аудитория биологического класса была, можно сказать, почти пуста. Но даже те две—три группки детей, собравшихся там, умело производили вполне соразмерный ей шум и движенье. По школьным масштабам, класс этот был огромен, в нём нередко проводились контрольные для всего потока, и в задней его части, за последними партами, парою рядов располагались высокие и крепкие лабораторные столы, из тёмного дерева, глухо привинченные к полу, не сдвинешь, с глубокими ящиками за дверцей внутри. Они были пугающими, настолько, что даже бесстрашные девочки из 6-го «б» не посмели бы украсить их цветами на праздник. Они были пугающи, а впрочем, к ним привыкли.

Учитель вошёл поначалу один, махнул рукой детям, дескать, не обращайте внимания. Потом долго писал смс-ки, развернувшись лицом к высокому окну. За это время скабрёзные шутки и рассказы, сперва снизившись до шороха, вновь зазвучали полногласно, сопровождаясь то хохотом, то резкими, перебивающими криками. Незаметно учитель подошёл к самой большой, мальчишеской группе и, наклонившись, приобняв пару детей за плечи, о чём-то зашептал в их круг. Другие тотчас слетелись к ним, стараясь с ходу поймать смысл разговора, хотя девочкам было обидно, они стояли позади и почти ничего не слышали. В эту же минуту в классе появился ещё один человек, и все, кто был здесь, уставились на него в волнующем ожидании.

Это был среднего росту сухощавый мужичок в поизношенном сером пиджаке и того же цвета берете, виду не праздничного, но опрятный и крепкий. Многие его знали, он работал в живом уголке при школе, хотя никто не сказал бы, как его имя. Но он зашёл в класс, ведя на поводке нечто, что и было предметом такого воодушевлённого интереса у детей.

И это значило, что в это майское утро на поводке в класс был введён приус. Приус был довольно крупное существо, размером со среднюю свинью или, если угодно, капибару, но по виду напоминавшее скорее большую лысую землеройку с укороченной мордой или голого землекопа. Мелкие глаза приуса жмурились, а розовато-белое тело в складочках подрагивало от внимания окружающих. Мужчина, ведший его, прошёл между партами к задним столам и устало сел на низкий стульчик, держа его на поводке перед собой. Дети тесно окружили его и приуса со всех сторон.

Дети любят приуса. Кое-кто уже не первый раз его здесь видел. Это самое добродушное создание из всех, что когда-либо существовали на земле. Приусу нравится решительно всё. Его можно гладить, чесать или пинать, можно бить его палкой и обливать кипятком, можно унижать и морить его голодом или, напротив, закормить как на убой — приус всё стерпит и будет счастлив. Можно отрезать ему хвост, а хвост у него маленький, но он лишь вильнёт обрубком и поглядит с благодарностью. Приус не может и не хочет сопротивляться ничему, но принимает всё с искренней животной радостью. Смерть причинила бы ему высшее блаженство. Увы, сам по себе, приус бессмертен.

Дети, сгрудившись вокруг него, тянут руки и гладят его по бесшёрстной суховатой коже. Учитель, стоя чуть позади, советует: «Ущипните его. Дайте ему по голове!» Но прежде чем самые решительные приступят к этому благому занятию, вперёд протискивается какая-то мелкая девчонка с ещё детским бантиком на затылке и начинает изо всех сил барабанить приуса кулачками по плоской морде. Тот с упоением протягивает шею книзу, подставляя голову под удары. «Можно буцнуть?» — осторожно спрашивает мальчик постарше. Учитель с улыбкой пожимает плечом, и мальчик несильно бьёт зверушку ногой в живот. Приус поворачивается и подставляет другой бок, отодвинув в сторону лапку для удобства, и его бьют уже сильнее. Восторг охватывает детей от знакомства с удивительными тайнами живой природы.

Спустя немного времени учитель отводит детей от увлечённого пинания приуса и, когда мужчина в пиджаке откроет дверцу в лабораторном столе, помогает ему затолкать животное вглубь ящика. «Внутри приуса живут логгоры, — говорит он детям. — Они делают его покладистым». Но поверить в то, что внутри приуса действительно есть ещё что-то, непросто. Ведь что мешает вспороть ему брюхо и посмотреть? Он будет на седьмом небе от счастья, и резник также испытает высокую радость исследователя. Поэтому, как объясняет учитель, приуса нужно поместить в тёмное и тесное место и оставить наедине с собой. В одиночестве приус ничто. Поэтому тогда логгоры выходят из его тела, и тут-то их только и лови.

С большим трудом они заталкивают толстоватое тело приуса в ящик стола и плотно закрывают дверцы наружу. Наступают самые напряжённые минуты: все молчат, слыша лишь лёгкое шебуршание внутри стола, где ворочается замкнутая зверушка. Приус не выносит одиночества, стесненья и темноты. Логгоры выходят из него, и он становится совершенно обычным животным, теряет всю свою радушную податливость, кричит и рвётся, в таковом состоянии представляя не слишком большой интерес для исследователя. Но стоит только его извлечь, осветить или стукнуть, как логгоры возвращаются в его тело, привнося всю ту безмятежность, за которую он так любим детворой. Наконец, из стола раздаётся громкий стук, что-то сильно шваркается в дверцы и начинает грозно сопеть и рычать. Учитель довольно улыбается испугавшимся от неожиданности детям, еле удерживая дверь руками. «Сейчас я покажу вам логгора», — говорит он.

Выждав время, когда взбесившийся приус внутри ненадолго замер, мужичок в пиджаке ловко открывает дверцы ящика, поддав животное ногой в рыло, а учитель, перегнувшись сверху, быстро хватает руками с его тела что-то мимолётное, словно бы мгновенно мелькнувшие тени на бледной тушке приуса. Самые внимательные из детей успевают заметить, как эти тени, скользнув по спине и бокам, стремительно забиваются тушке в рот, сзади под хвост, в глаза и в уши, и только что утробно рычавший зверь вновь становится прежним приусом, тихой любимой живой игрушкой, согласной разом на всё, млеющей от мысли, что её ломают.

Между тем, учитель, опершись о стол, разглядывает свою добычу. Он сообщает детям, что это логгоры, и показывает их из рук. Их сразу три. Логгоры представляют собой мелких серых козявок, не больше фаланги мизинца, вертлявых и цепких. У них сплошное тело, лишённое головы и каких-либо отверстий или частей вообще, кроме двух маленьких лапок, по-видимому, сзади, с крохотными острыми коготками. Их трудно удержать в руке, но можно прижать пальцем, если не бояться их отчаянного царапания. Дети с живым интересом разглядывают их, тычут их пальцами, тотчас отдёргиваясь от шевелящейся козявки. Кто-то из них предлагает поселить их в банку, но учитель смеётся. Они, по его словам, не проживут более получаса, их можно лишь убить или вернуть обратно. Это печалит детей.

«Смысл существования логгоров, — говорит учитель, демонстрируя их на ладони, — в том, чтобы ненавидеть. Их ненависть абсолютна, она не знает никаких пределов, она не способна остановиться ни перед чем. Логгоры ненавидят всё существующее так, что, имей они хоть небольшую возможность, они тут же это уничтожили бы. Но всё несуществующее они ненавидят ещё больше. Трудно вообразить себе мир, в котором живут логгоры, почти невозможно. Если это безумие, то лишь такое, которое возникает внутри самого чёрного безумия и превосходит его. Если у каждого из логгоров есть своё "я", то он, возможно, и не догадается о существовании себе подобных, ведь даже других логгоров он будет ненавидеть с тем же равным и абсолютным усилием. И если бы кто-то внушил логгорам идею бога, то они, конечно, решили бы, что его нет, но со всею ненавистью отказались бы верить в его несуществование». Однако же, по заверениям учителя, логгоры таковы лишь в теле приуса. Покинув его, они теряются, чувствуют уязвимость, становятся обыкновенной слепой козявкой, ищущей, куда бы убраться, и, в конце концов, умирают. Хорошо ли это? Дети не знают ответа на этот вопрос, они печальны.

«Давайте отпустим их домой», — говорит учитель. Он сажает логгоров на спину приуса, и те, повертевшись мгновенье, исчезают, как тени, в его анусе.

Я думаю, глядя вслед учителю, который вместе с пиджачным мужичком уводит приуса из аудитории, что тайное знание о совершенной ненависти логгоров, переданное учителем, не совсем полное. Может быть, учитель соврал? Нет, зачем же, хотя я не стал бы совсем отвергать такую возможность. Но это, конечно, самое узкое место его теории. Вот приус, его можно потрогать, ему можно отрезать хвост. И здесь всё как на ладони, и его всепокорность, и щенячья радость всему, что с ним происходит. Но логгоров мы видим только такими, которые представляют лишь гербарный интерес, а их жизнь внутри приуса темна и безвестна. Я понимаю, что учитель, вероятно, намекал, что приус таков, как есть, только потому, что таковы логгоры внутри него. Но, простите, этому нужны хоть какие-то доказательства. Поэтому вопрос этот я, пожалуй, назову неизученным.