Семь эпизодов из истории наблюдений

Семеро топталось у порога универмага ещё с утра, как будто ожидая, что вот сейчас уж точно озарение низойдёт хотя бы на избранных. Лица прятали, словно краденые. Обходили их далеко стороной, ну, видно же, что не в себе люди. Одного затоптали вусмерть. Осталось шестеро.

Но к ночи все подходы к аэропорту перекрыла полиция, сирены пожарных и скорых долго ещё гудели за окнами. Чёрт, это надо же было видеть. При взлёте самолёт как-то даже изогнулся, выломался посередине и уверенно пропахал носом взлётную полосу, а хвост подбросило и перевернуло, прямо в воздухе. Изо всех, кто летел этим рейсом, только шесть человек чудом каким-то уцелело. Повезли в ЦБ, но там уже посчитали, что среди шести один, к сожалению, труп. Вот как можно было труп принять за живого человека, не понимаю, он что, кричал, махал руками, на помощь звал? Так что, пятеро только.

По действующему нормативу, для сопровождения груза по территории как раз и выделяют пять человек охраны, имеющих при себе табельное оружие и лицензию на отстрел автохтонов. Однако в районе Бердянска произошло вот что: один из пятерых был проигран в карты команде турецкого сухогруза, следующего в Трабзон. Дальнейшая, как вы говорите? судьба? Судьба, хмм… Есть кое-какие сведения, что его именем была названа улица в египетском Файюме, но, сами понимаете… Короче, в место доставки груз прибыл в сопровождении четырёх.

Впрочем, вчетвером можно играть в маджонг, ну, то есть, идеально вообще. Тёплый вечер, ласточки, немного вина, лёгкий сладковатый дым юньнаньской травы. Победивший обычно берёт банк и расплачивается за всех, да и ему порядочно остаётся. Но не в этот раз. В этот раз победителя долго и азартно возили мордой по ящику с костями, затем проткнули шампурами ключицу и голень, прожгли спину. Затем, бессознательного, его положили в деревянную тележку и, поджёгши её, спустили вниз по дороге, обходившей гору с запада. На повороте горящая в закатных лучах солнца тележка перескочила через невысокий бордюр и плавно улетела с обрыва в ущелье, глубина которому — десять тысяч ли. Зачем? Ну, кто станет доискиваться причин в такой восхитительный вечер. Трое их было, трое.

На берегу румяных русских рек, там сидели они и удили рыбу, втроём, как троерукая богородица. Рыбе в воде зябко: она видит тайные города глубоко внутри земли, прозрачные, как жар, скользящие города, куда её никогда не пустят. Потому что рыба никто, её жизнь пуста и не ценнее блестяшки, она знает об этом. Но она всё ещё может выбирать: из трёх поплавков один, из трёх блёсен одну, самую желанную. Что цена этому выбору — жизнь, рыбе плевать, она всё обдумала. Жизнь рыбы мельче песчинки в пустоте дальней и тёмной вселенной, и поэтому это хорошая сделка, даже с прибылью. Когда же клюнуло, один заметил это вслух, второй авторитетно подтвердил это собственным мнением, но действий, подобающих случаю, не воспоследовало. Заглянув парою часов позже в лицо третьему, они увидели, что от тела его осталась лишь тонкая сухая оболочка, похожая на высушенный листок из гербария, под которой медленно и слабо струился бесцветный жар, растворяясь в воздухе. Пришлось возвращаться с рыбалки вдвоём.

«Дорогой друг, — писал, вернувшись, один из них. — Сотни лет назад, когда мы были юны и полны стремительнейших устремлений, кому-то взбрело в голову связать нас единым озарением, держась в котором, мы проходили миры, как двери пустого дома, открывая их ударом армейского сапога. Но мы нигде не встретили его хозяев, быть может, их повесили во дворе заезжие грабители. Быть может, дом выставлен на продажу, впрочем, я нигде не встречал объявлений. Я бы и купил, да, признаться, я уже не хочу умирать — даже в собственном доме». «Война слепа, как девочка, рождённая в центре Земли, — говорилось в другом письме. — Видал я таких: идёт она по наводнённой людьми улице, и всё её тело — лишь догадка окружающего её мира о том, какова она, лишь страх, побуждающий пространство вокруг расступиться, бежать, освобождая ей место. Кто-нибудь обязательно всё же замешкается и встретит её лицом к, допустим, лицу, тут-то всё и начнётся». «Есть сокровенная Антарктида в моих словах, поверь им. Если птица называет гнездо своим домом, то любой с лёгкостью свернёт ей шею (и будет прав), если птица считает своим домом крылья, то ядовитые травы космоса напоят её, одурманят и увлекут к себе. Но лишь та птица, которая обрела себе дом в падении, озаряет мир отблеском настоящего света». Письма уходили, не возвращались, не получали ответа. Много лет спустя он с некоторым запозданием заметил, что раз нет ответа, то и адресата тоже уже, видимо, никакого нет. Теперь только он один.

Вот кого нам всегда не хватало. Ночи, нежно-прозрачные, цветущий сад сам из себя выпускает грозу: не грозу-убийцу, что разбивает с налёту колонну каменных воинов, кроит континенты и топит в вековой тьме остров неразумных лемуров, — маленькую ручную грозочку, висящую среди веток всеми порами расцветшего абрикоса. Он кутается от наступающей свежести в шерстяной свитер и курит, прикрываясь ладонью, одну за другой. В руке у нас лучший подарок: шесть небольших металлических сфер неизвестного происхождения. Наука людей со злобной ухмылкой хранит такие артефакты, как приманку, на которую рады сбежаться наивно воодушевлённые внезапной своей удачей профаны. Тут-то их и настигает нежданная кара. Горькая его слюна и пахнет перебродившими яблоками вперемешку с золой. Мы вышли из сада, дабы приветствовать его, но вот, нам уже надоело его целовать, и мы запускаем руку внутрь его слепого и взрытого тела, глубоко в грудь проникаем пальцами и вынимаем под дождь тяжёлый железный шарик, седьмой к шести. Есть жестокая правда в этих словах: невелико геройство — валяться бесхозным предметом на Земле, гнить и сочиться, так каждый может. Да, но то Земля. Совсем другое дело, как нам известно. Вот уже и заря занялась. Сейчас мы положим добытое в карман и отправимся по своим делам, как и эти когда-то. Под воздействием блуждающих звёзд они, говорят, завершили свой пустой путь. Ну-ну, завершили. Ну-ну.