Свидание по объявлению

Годы тренировок — и вот, я уже могу силою отвлечённой мысли передвигать курсор на экране. Сказал Валентин Эванович. Джоэля посмотрела на него с подобающим случаю восхищением. В её розовом личике субверсивно проступило несколько панорамных снимков заката Юпитера на Ганимеде. Надо признать, что это и вправду удивительная красота. Я плотно работал над качеством умного зрения моего третьего глаза. Сказал Валентин Эванович. Теперь, стоит мне только слегка наклонить голову, как я вижу пароли, скрытые за звёздочками неизвестных архивов в самых отдалённых уголках планеты. Мне воистину всё подвластно и всё знакомо. Джоэля удивлённо вскинула носик и, вытянув губы в трубочку, кокетливо подправила раздвоенным язычком слипшиеся ресницы. Зрачки её смущённо запунцовели, как у гимназистки. Я создаю нули. Каждое утро. Сказал Валентин Эванович. Мне не надо говорить, как это делается. Технология проста и безыскусна. Как раковина, я поглощаю любую вещь, и вслед за тем она обрастает во мне нулями, подобно жемчужине. Это моя раса-лила, и чорт возьми! это приятно.

Джоэля превентивно улыбнулась и отвела взгляд в сторону, подёргивая себя коготками по накрахмаленным косичкам. Разве вы не маркетолог? Сказала она, присаживаясь на скрученный хвостик. В газете было написано: маркетолог… Ранний, предвесенний парк был ещё зябок; на сумеречной дороге, вдали, время от времени прошлёпывали по лужам редкие прохожие, ещё не отягощённые нуждою вечернего променада.

Вас, похоже, это расстроило. Сказал Валентин Эванович. Ёжась от внезапного ветра. Да нет, что вы… Я по образованию маркетолог, а призвание у меня много выше. Джоэля звонко расхохоталась, обнажая четыре ряда острых маленьких зубок. У вас классное чувство юмора! Сказала она, чуть отойдя от смеха. Нет, правда. Давно так не смеялась.

Валентин Эванович стоял перед нею обрюзгшим холмиком и нервно теребил в руках несколько старомодную кожаную папку. Если взглянуть на Валентина Эвановича с этой стороны, то он предстанет подобием сочащейся от холодной сырости прошлогодней картофелины. Но если осмотреть Валентина Эвановича со всех сторон, как говорится, в целом, то зрелище окажется много, много ужаснее.

Я исключительно плодотворен. Сказал было Валентин Эванович. Перестаньте, это плохо кончится. Плодотворен и трудолюбив. Джоэля согнулась от хохота и нечаянно толкнула Валентина Эвановича в челюсть крепким витым рогом. Он отшатнулся и с мычаньем схватился рукой за лицо.

Вот видите? Простите. Меня нельзя смешить: что-нибудь обязательно да случится. Очень больно? Она участливо заглянула в лицо Валентину Эвановичу, обдав его эндогенным жаром горящих сланцев и ароматом бокситов и медьсодержащего колчедана.

Ннет, всё в порядке. С трудом проговорил Валентин Эванович. А сводите меня в кино, а? А потом в ресторан. Можно?

Валентин Эванович переступил с ноги на ногу, и в кармане у него неуклюже и тоскливо звякнула мелочь. Конечно. Сказал он с некоторою обречённостию.

Почему мне кажется, что с вами у меня ничего не получится? Сказала Джоэля, в то время как её короткие морщинистые крылья мгновенно вытянулись в пространство огромными, километровыми парусами. Что я не получу с вами должного удовольствия? Что вы, ээх, меня ра-зо-ча-руете?

Ну почему же, мэ… мм… мы… милая. С какой-то постыдной интонацией пробормотал Валентин Эванович. Кажется, у него начал крутить живот. Вы хороший любовник? Внезапно оживившись и встопорщив оранжевую шёрстку, спросила Джоэля.

Я? Оо… Сказал Валентин Эванович. Если подсветить Валентина Эвановича гамма-частицами с ближайшего дерева, то выяснится, что он обладает сверхвысокой проходимостью и отнюдь не склонен к возвращению в стазис. Но если облучить Валентина Эвановича гамма-квантами со всех окружающих деревьев одновременно, то результат может оказаться просто ошеломляющим.

Ясно. Пошли в кино. Сказала Джоэля и, ухватив миндалевидной, украшенной акрилом клешнёю Валентина Эвановича за тотчас размякшую голову, потащила его за собой.

В кино был пожар. После они сидели на лавочке возле кинотеатра и дружелюбно молчали. А может быть. Сказал Валентин Эванович. Потирая обгоревшее тельце. Вы хотите, чтоб. Давайте, я вам свои стихи почитаю? Вы бы мне ещё портвешки выпить предложили, в подъезде. Сказала Джоэля, брезгливо сморщив грудки. По её гребенчатой спине прокатывались волны диссонансной материи, распадаясь микротональными вибрациями в слякотный ночной воздух.

Вот почему вы не работали по профессии? Сказала она, приподнявшись со скамейки. Могли бы стать уважаемым человеком. Представляете, вы выходите из дому на улицу, а люди вам кланяются. Говорят, благодетель вы наш. А вы их хлыстиком, да каблучком, да велеть запрягать в тройку. Красиво же! Вас бы короли принимали. Сидеть по правую руку короля — сколь прекрасно это искусство. Вы поймите, я хочу, чтобы мой будущий супруг твёрдо стоял на земле. И под землёй, и над нею. Чтобы у него была работа, уважение, чтобы ему подчинялось всё сущее и всё несуществующее, чтобы он обладал всеми именами и всеми неименами чтобы, чтобы он уничтожал всех врагов и чтобы уничтожал всех друзей, чтобы у него было всё и чтобы невсё у него тоже было, чтобы он был как медведь, как вихрь, как лягушка, как бог, как нетленное мерцание в исключительно чёрном спектре скопления наших галактик. Я хочу быть за мужем, как за каменной стеной, понимаете?

Сказала Джоэля, нависая над Валентином Эвановичем густым бархатом распахнутого зева. С открывшихся в глубине пасти клыков её стекала бирюзовой тягостной каплей смола, и гулкое дроботное эхо, как бы от проходящего в туннеле поезда, раздавалось из её утробы, откуда в нетронутой тьме за Валентином Эвановичем наблюдало две пары белёсых, бесцветных глаз.

Ведь надо же подумать и о наших с ним будущих детях. Добавила она. Посмотрите, у меня не расстегнулась сзади молния?

Джоэля повернулась к нему спиной, и Валентин Эванович, чуть приподняв копчёное тулово со скамьи, заглянул в раскрывшееся перед ним бесконечно пустое и равнодушно далёкое пространство, где нет ни света, ни тьмы, ни жизни, ни смерти, ни пробуждения. Нет. Солгал он, плюхнувшись на скамейку и наблюдая, как метрах в пяти от него тает и растворяется грязный асфальт, выпуская наружу вверх колонну серой ртутной массы, равномерно кружащейся, как тонкий бур, берущий пробу мёртвого мира.

О, а вот и мой автобус! Ну всё, мне пора. Пока-пока! Сказала Джоэля и втекла в серебристо-ртутную воронку. Валентин Эванович сидел на скамейке, отчасти напоминая одутловатый катышек постнатальной грязи, и махал ей вслед обугленной ладонью, и широко улыбался, если, конечно, это можно так назвать.