Зимний мороженщик

Материя, может, какая
сменилась сама
собой, или что, иль синтагма
сменилась ума

простой парадигмою, духом
единым каким-
нибудь или словом, с которым
не важно — бог с ним

иль нет его с ним же: отнюдь
и навеки прощай!
Тут не ипостась, тут иное
и, ведаю, чай,

последнее, чую смущённою
как бы душой…
Как быть, говорю, как-нибудь,
вопрошаю, с тщетой

материи, названной выше? —
да хоть бы и нет!
Что имя? Тут надо иначе,
а времени нет,

синтагма прерывна и зла,
говоря не вполне,
и падает снег, и слова
начинаются с «не».

И я, говоря переносно,
смотрю им вослед.
Мороженщик тает в уме
или падает в снег,

иль падает мимо, в тележку,
без зова, как та…
Мороженщик, водки! Считаю,
зараза, до ста!

* * *

Что же определяет, в конце-то концов, качество предпосылки?
Десять старших сержантов выросло-то, как тёмный да тёмный лес:
корневая система развита невероятно, аккуратно подстрижены, очевидно
что-то за этим кроется, адекватно понять и не нужно что.

Подняты документы, файлы, читают доносы, все тайные сети
станут когда-нибудь явными, факты сами врут за себя,
охрану предупредили, опечатать комнату, нечем, а надо, надо,
жизнь всегда выдвигает условия, это как дважды два одно.

Свет-то какой-то несветлый, берегут энергию, от кого — неясно, раньше
лампочку, что ль, вкрутили бы, да где те лампочки, нету, и всё, и всё,
и ещё то ли бьют ногами, то ли чем, непонятно, то ли сплошным каноном
вызывают умерших, дают им списки, мол, сам разгадай зачем, да.

Нет, так никогда, попробуй не тем, совесть должна вот-вот проснуться,
и голос льётся в уши и в ноздри, и в темя, и в полдень, и в дальний путь:
каковы же, в конечном-то итоге, бывают качества предпосылки? —
и только земля шевелится под подбородком, и чувствуешь, как ты прав.

* * *

Уж август наступает незаметно,
Шурша своей нетронутой листвой;
Готовятся к отлёту эти птицы,
Подозревая, что уже пора
Подумать о грядущем; незаметно
В глазах прохожих выступают слёзы,
Но это лишь намёк и предвозвестье
Того, что будет; незаметно дети
Куда-то исчезают — это символ
Того, что вскоре прозвенит звонок.
Они глагол времён не замечают,
Но линией двойною подчеркнут.
Сограждане себе готовят сани
И в них садятся, ко всему готовы,
Не столько по привычке, сколько в знак
Преемственности или амнезии.
О, посмотри, как это незаметно!
Ты ничего заметить не успеешь,
А всё уже случится, и не раз,
И, может быть, с тобой уже случилось.
Увы, всё это слишком незаметно,
К тому же невооружённым глазом,
К тому же погрузившимся в портвейн,
Который убывает так неспешно,
Что кажется, убыть ему нельзя.
О, посмотри!.. Иллюзия, конечно…

Солдатский блюз

По вечерам, вступая сам с собой
В неуставные отношенья,
Я слышу музыку, дающую отбой
Без сожаленья.

Я вижу мир как божий вертоград,
И моего унынья не тревожит,
Что, разбирая этот автомат,
Я соберу его, быть может.

Ведь может быть и нет. Я только часть
Той силы, что уже стреляла
И промахнулась, а могла попасть
Во всё, во что бы то ни стало.

Всем дулом я гляжу тебе в глаза —
Всего и мысли,
Чтоб навернулась на тебя слеза,
И блюз, покуда мы с ней

Не распрощались. Я стреляю на бегу,
Никто природе,
И ненависть к условному врагу
С последним выстрелом уходит.

Не надо шутить с войной

1

Папа делает пулемёт
из практически ничего,
а в груди у меня живёт
тайна имени Твоего.

Танки уже везде,
им наплевать на всё.
Я наклонюсь к звезде
и расскажу ей всё.

2

Люди бегут в магазин,
покупают спички и соль,
преодолевая сил
упадок и в сердце боль.

А у меня всё есть:
позаботился верный друг.
Я сижу здесь,
смотрю на трофейный фрукт.

3

Ощущение бытия,
если тебя убьют,
превращается для тебя
в безмятежный приют.

На минном поле солдат.
Его съедает фугас.
Его глаза глядят,
не предполагая глаз.

4

Если уже стрелять,
то лишь в горло, чтобы ему
не было что сказать
напоследок во тьму.

У меня всё впереди.
Я поступлю в ПТУ.
Имя Твоё в груди —
словно язык во рту.

5

Я выйду в субботу из
дому найти врага,
сделать ему сюрприз
непосредственно по рогам.

В сердце моём звучит
слаще хитов MTV
имя Твоё, молитв
не требуя, ни любви.

6

Сводки нам сообщат,
какое сегодня число
и сколько там раз подряд
добро победило зло.

В ноябре нехороший снег.
Если кто с ноября
стреляет тебе вослед —
делает это зря.

* * *

Здесь. Послезавтра. То есть никогда.
С свинцом в груди, хотя ещё не поздно.
Но всё же здесь. Без вести и следа.
Ты в самом сердце сей метаморфозы,
Пускай себе не веря, что слепа
Судьба, сюда тебя приведшая без пользы.

Ты здесь, а в прочем жизнь кругом права,
Кругом трава, и смертный ужас, и гитаны
Со всем их лёгким трепетом — едва
Ли только уст, — и так непланомерны планы,
Что, кажется, я подберу слова,
Но может быть, я этого не стану.

Не я, так ты, за вычетом свинца.
И сказка, чьё начало я не помню,
В твоём лице лишается конца,
Лишаясь середины добровольно,
В конце концов лишается лица,
И снова всё вокруг побеждено любовью.

Ъ

Войди в просторный светлый дом,
Запри чем хочешь эту дверь;
Всё то, что помнилось с трудом,
Восстанет в памяти теперь,
Как неизвестный тот предмет,
Бросавший взгляд тебе вослед.

Всё то, что много лет назад
Тебя прельщало, о пришлец,
Притом прекрасней во сто крат
К тебе вернётся наконец.
Закрой же, путник, за собой
Резную дверь, и Бог с тобой.

Однако ж, не забудь войти
Внутрь, выбора иного нет.
Ты должен кой-чего найти,
Предполагается, предмет,
Который вслед тебе глядел,
Но ты войти не захотел.

Отец! скажу тебе душой:
Ты много в жизни потерял,
Ты стал в отечестве чужой,
Твой взор чего-то там пронзал.
Теперь войди сюда, мужик,
И всё вернётся в тот же миг.

Войди. Как хочешь, но войди.
Запри, скотина, на засов
Чёртову дверь. В твоей груди,
Простреленной на вылет слов
И снов, последний пробил час —
Пора войти, как уж не раз

Я, чёрт возьми, тебе сказал
Свободным русским языком;
Я повторю тебе в глаза:
Войди, о странник, в этот дом,
Найди какой-нибудь предмет.
Он твой. Сомнений в этом нет.

Он твой. Всё это для тебя.
Под песни страшных Аонид
Ты видишь знак простой, войдя
В сей дом, как в русский алфавит.
Вотще глядят твои глаза!
Увидеть ничего нельзя!

Но всё ж ты видишь этот свет
В стихах поэзии простой,
Которого в природе нет;
Пускай на выстрел холостой
Он не приблизится к тебе,
Ты зришь его в своей судьбе.

Итак, бери его, чувак.
Он твой. В годины бурь и бед
Он будет, верю, твёрдый знак
Того, что оставляет след —
Ввиду отсутствия другой
Поверхности — в душе живой.

* * *

Что прекрасней людей нам искать на земле?
Где искать их придётся и с целью какой?
Может, здесь они прячутся с целью святой?
Может, нет их на этой прекрасной земле?

Здесь их нет, и не надо их здесь, и кому
Пригодиться они бы могли на земле?
На тем более этой прекрасной земле —
Где их более нет — никому, никому!

Может, там они прячутся в целях святых?
В мировом океане плывут косяком,
По небесной поляне бегут босиком,
Чтобы спрятаться там, не скрывая святых

Своих целей. Да что там скрывать, наконец!
Ведь их нету и там. Там одна пустота,
Здесь другая, и нет ни людей, ни черта,
И похоже, что это конец, наконец.

Или нет, я, похоже, в начале начал,
Где прекрасней людей ни черта не встречал,
Доходя до предела вот этой земли,
Населённой во сне или въяве людьми.

* * *

Я не знаю, что такое:
То ли буря мглою небо,
То ли сердце встрепенулось,
Точно в юности младой.
Всё вокруг переменилось,
Озарённое волшебно
Кем-то в сумерках стоящим,
Как причина бытия.

Я гляжу — глазам не верю:
Где же чёткая картинка?
Где привычных очертаний
И явлений стройный хор?
Или я чего не понял?
Акциденцию какую?
Или гриб такой попался?
Или ценностям каюк?

Вот на площади серьёзной
Ленин глухо каркнет в полночь,
И восстанут антрациты
В полный рост из-под земли.
Вот по улицам в гражданском
Ходят звери табунами,
Вспоминая род занятий
С околдованного сна.

Вот герой, спаситель мира,
С субмариною в кармане,
Типа девочку живую
Из огня извлёк шутя.
Но ему не выйдет счастья:
Эта девка подкидная,
И уже могилу роют
Вездесущие враги.

Только в мире и остался —
Чей-то в сумерках стоящий
Чудный голос, как причина
Неземного бытия.
И средь шума городского,
И в чащобе окаянной,
И в чреде унылых будней
Он со мною говорит:

«Посмотри, что я придумал.
Вишь, диковина какая.
Эта штука — в высшем смысле
Обещает быть твоей.
Всё останется с тобою,
Кем бы ты не обернулся:
Птицей-соколом воздушным
Или чёрною звездой.

Посмотри: каким-то чудом
Я даю тебе вот это,
В смысле удостоверенье
Грозной личности моей.
Ты храни его — зеницу
Моего большого ока —
Как залог грядущей жизни,
Вроде чистый феномен».

Видно, так оно и будет:
Небывалое начало —
Этот дар чистосердечный
Вопреки небытию,
Или, чуть ли не в угаре,
Выросши из ниоткуда,
Голубой косынкой машет
С подозрительных высот.

Паллиативы к Яне

*

Зашёл я как-то к Яне выпить водки.
Был тёплый вечер, день, не помню, запад
Горел багряным золотом заката,
Уж роща отряхала наркоманов
С нагих своих ветвей, зима была
Не за горами, это ощущалось
Хотя бы потому, что это было
В действительности так, ночное небо,
Я помню, было чудно хорошо,
А то, что ласточки уже вернулись,
Само собою говорило за
Их склонность к этому, сияло солнце,
Мне кажется, сияло солнце, я
Почти уверен в том, что это правда,
Что это снег искрился под ногами,
Хрустя, а не какой-нибудь ещё
Другой предмет, пускай бы и хрустящий.
Всё было так. Дождило. Вечерело.
Далёкий гром закладывал мне в уши
Взрывчатку. Начиналася пурга
С околиц дальних. Лаяли собаки,
Грусть наводя на сердце, ну а я —
Вот точно в эти самые минуты
Я счастлив был, не понимая счастья,
Но в то же время
За всех людей душа моя болела,
Чело тревожной думой омрачалось
И Богу укоризны я шептал,
Хотя и дикой страстью воспалялся,
И, как ни странно, негою был полн.

*

Зашёл я как-то к Яне выпить водки.
Вдруг всё смешалось в мире — буквы, числа
Образовали некое подобье
Того, что и подобья не имеет,
Какой-то, может быть, системы окаянной —
Хотя, признаться, положив на сердце,
Структурности в том было маловато, —
Я всё же наблюдал закономерность
В том, что природа резко отступила
От собственных поруганных законов,
Планеты изменили направленье
Движенья по касательной к чему-то
И древний хаос пёр, как носорог,
Свинья, из каждой убиенной строчки.
А я всего ведь только и хотел,
Что выпить водки, не хотел, а выпил,
Хотя не мог её уже хотеть
И пить не мог, вот, что-то не пилось,
И в то же время ужас как хотелось,
А в небе гасли звёзды безучастно,
И отрешённо холодела грудь.

*

Зашёл я как-то к Яне выпить водки,
Уставший после битвы, но живой,
Пленённый совершенством мирозданья,
Отверженный на родине и повсеместно,
Как нежный инок, брошенный в ночи
Наставником, преодолевшим похоть,
Как вестник изменённого сознанья,
Настолько изменённого, что лучше
Всю жизнь изготовлять в цеху прищепки.
Теряя дар членораздельной речи,
Я знал, что пробил некий час трубы,
Я видел, как она окаменела,
Как десять шпилек в стол окаменевшим
Челом вбивала. «Это предпоследний», —
Сказала, протянув стакан гранёный,
И надо мной взошло седое солнце,
И в каждой грани мальчик козлоногой
Плясал, и сердце на куски рвалось.

*

Зашел я как-то к Яне выпить водки
В Элизиум теней. Высоко в небе
Суббота очарованно стояла.
По-над домами ясное сиянье
И бесконечный взгляд из-под земли.
Я шёл змеиной пастью этих улиц,
Редел в тумане робкий пешеход,
Луна казалась невидимкой,
И ростовщик подсчитывал процент.
Дома, где в полдень красили и шпаклевали,
Детей дарили женщинам, как бусы,
Глазки дверей соседских отравляли
И ставили капкан на сновиденья, —
Дома теснились, как глухая рыба,
И зарывались в землю по свистку.
Какая-то одна в пальто уснувшем
Мне показала, воздухом дыша,
Кратчайшую дорогу
И клялась, что видит
Во всём сплошное ясное сиянье
И бесконечный взгляд из-под земли.
Она сказала: «Разве ты не видишь?
Как много зла вокруг — разве не знаешь?
Как это больно знать — вообще не слышал?
Восстань! Судьба тебя зовёт
По имени. Иль мало их, убогих?
Останови фабричные гудки!
Пускай весь мир вздохнёт свободной грудью!»
Но я ответил: «Разве я не вижу?
Что много зла вокруг, я знаю точно.
Как страшно это знать — увы, наслышан.
Но, деточка, всё это иллюзорно:
Рассыпались модели мирозданья,
Рассеялся, как ясное сиянье,
Твой бесконечный взгляд из-под земли».

* * *

Октябрьская вода. Мечты убиты хлором.
Печальные друзья роняют свой убор.
Над озером притих певец лощинки праздной,
И хладной борозды невнятен ряд примет.

Ты в страхе ждёшь гонца. Ты сядешь с вышиваньем.
Ты с укоризною глядишь на мир земной.
Гонец нейдёт, нейдёт. Лишь голос наш, неслышно
Звучащий в тишине, твой слух миротворит.

Не бойся, не страшись! Пугливою порою,
Когда пугает нас опасный бой часов,
Правдивым языком в твой адрес неизвестный
Мы говорим слова. Не бойся этих слов.

Встаёт заря во мгле холодной и противной.
Порой выходит волк. Не бойся, он уйдёт.
Не бойся ничего: ни русской речи тёмной,
Ни трепетных молитв, ни горьких тайн любви.

Не бойся ничего. Пускай падучий камень
С торжественных небес падёт куда-нибудь.
Пускай жестоких бед неумолимый пламень,
Пускай октябрь, пускай придёт к тебе гонец, —

Не бойся, это жизнь. В тяжёлую годину
Родишься ты иль в час сияющих ресниц —
Не бойся ничего, двойного отрицанья —
Тем более: оно не страшное ничуть.

Поверь нам, в той стране, где только ряд понятий,
Как лес, как бедный лес, шумит своей листвой
Заместо нас живых, Христа и Бога ради,
Чего бояться нам? Конечно, ничего.

Берет

(городской романс)

В том берете, в котором к молочному,
изловчась, за продуктом ишла,
за которым к прилавку заочному
сучья очередь в гору росла,

на которую гору взбираючись
с автоматом на их перевес,
целый взвод полицаев мерцающих
возводил между ног как протез,

сквозь которое жидкое стёклышко
посмотрел я с надеждой в тебя,
от которой единое пёрышко,
и за это рыдаю, любя.

Может быть, у шаманов воинственных
я вдохну безмятежный бензин,
иль под землю спущусь я таинственно,
как орфей, торговать героин.

Может быть, богословская кафедра
от меня отделит ипостась,
чтобы был я упавшая замертво
птица, в землю ночную глядясь.

Позачем не сказала родителям,
что бездонная жизнь пролита,
что в такси полупьяным водителям
не известен маршрут ни черта?

Лес манил, как твоё изваяние,
твой берет для меня серебрил,
словно должен сдержать обещания
только тот, кто тебя сотворил.

И за то искупленье пожизненно
будет длиться, хоть щастия нет,
и надсажен твой голос умышленно,
будто в усмерть заломлен берет.

* * *

Моя жена и я —
пятиконечных две звезды,
и вечные бразды меж нас проложены.
Как сердце пылью растревожено!
Горит и плавится оно
внутри рубинами, вовне — нескромной тенью,
как будто вечно суждено
ему глядеться в узкие мгновенья
и в твёрдой бересте стяжать себе покой.
Так дым над падшею звездой
слезит глаза островитянам,
когда они сжигают прах отцов
пред идолом косматым или пряным.
Пускай народ непьющ, но он народ:
и без меня в него вкатились волны
отечества и страшного суда,
и с острова угрюмый, мшаный плот
с тюками звёзд и в ожерелье молний
несёт волной сюда…

* * *

Взять хоть бы утро: что может быть лучше? Где
Лучше найдёшь и какую ещё там вещь?
Сдохни, а лучше нет — повремени,
Глянь, как прекрасен мир, да ещё с утра.
Утром нормально. Утром любой народ,
Пусть враждебный, пусть видящий в нас ничто,
Сам из дому выходит в бездну. Тысячу раз
Я предпочту уходящих вернувшимся назад,
Сделав сознательный выбор, хоть выбора нет.
Если весь мир погибнет, а я нет,
Если мой брат в беде, а меня как бы нет,
Значит, это не утро, что, впрочем, и так
Ясно, как, впрочем, и то, что вопросов нет.
В этом нейтрале, с твоей-то верой в компа́с,
Взять бы да и ходить по комнате — вдруг проймёт?
Сложится песенка типа сама собой,
Жизнь будет бить ключом по святым местам,
Выживешь как-нибудь, глянешь в окно, а там —
Доброе утро, добрый хороший день.

* * *

Я помню город, чудный, как склероз
Истории, осмысленный вопрос,
Смешные даты,
Драйв Божий со слезами на глазах,
И ласточки чертили в небесах
Круги, квадраты.

Я помню, как, ликуя и скорбя,
Мы шли в ларёк, я помню, что тебя
Никак не звали,
В тот день — особенно. Был ясный день,
Всё было, и счастливый хор людей
Не знал печали.

Я вспоминаю чёрствые хлеба,
Лобзанья ввечеру, чалму врага
И как он, сволочь,
Тротиловый вертел эквивалент,
И вдруг я понял: времени-то нет,
Пробило полночь,

Накрылось всё свирепою звездой,
Свирепый дятел простучал отбой
Из дебрей сада,
Всё изменилось вдруг, круги сошлись
С квадратами, я что-то вспомнил из
Другого ряда.

Февраль. Мороз. Колхоз «Подводный путь».
Как хорошо, что некуда тонуть
И можно плавать.
Кругом сидят крестьяне, как друзья
Самим себе. За них спокоен я.
Орёл двуглавый

Не топчет кур. Доярки холодны,
Как обморок. Но родине нужны
Удои, а не
Скрещенья рук и ног, и головы,
И всё напрасно, и твои, увы,
Глаза в стакане

Не значат ничего на этот раз.
А что им значить, если страшный час,
Пробивший ныне,
Пробил меня, навёл на верный след
Того, чего нигде на свете нет
И нет в помине?

А всё же там, на ихней глубине,
Под веками Атланты спят, во сне
По сну гадая
О нас, идущих площадью чредой
Мятежных как бы волн пропасть в одной
Из них, рыдая.

Сонет

Что видел всё, что видел всё, что есть,
Отчасти выразил, по крайней мере,
В прообразе без образа, и в сфере
Семантики, приблизившейся днесь
К словам настолько изоморфно, весть,
Пожалуй, бог, что, в явленном примере
Отсутствуя, приблизившись к потере
И знака, и значения, как месть
Бумаги, не стерпевшей ничего,
За вычетом анафемы Кириллу
С Мефодием, явилась как бы в силу
Прекрасного мгновенья, отчего,
Слов не связав, посредством их явила
Себя как тождество, как торжество.