* * *

Когда в полную меру рассеялось золото-шафранное солнце
и шестипалые руки вражды, запирающей двери тюрем,
в длинных кобальтовых реках, бьющих из-под земли,
оставили след, от которого шарахаются машины —
в бреду смертных поколений — лошадиная доза грядущего,
ты нисколько не даровала мне ужас,
без которого я на земле — только треть человека,
треть — в кратком поиске и в разочаровании кратком;
две же другие — Венера и Марс — старуха и цербер:
та со вставною челюстью, этот повешен, —
сколько милей им столетья глядеть друг на друга,
напополам раздирая нежную твердь.
Третий, я,
мог бы их примирить, однако не́ дан мне ужас,
лёгкой дружбы не оставлено мне и любовь взята от среды.
То-то же толпы песочных мощей, выходящих из зала
после сеанса фильма с адекватным героем, ты сосчитала
и видела, как один, наклонившись к другому, сказал: «идём»,
словно из этих двоих один и вправду умел говорить,
а другой расположен был слушать, словно бы ужас
между ними уже пролёг и бритва сложилась створчаткой,
а не чистый звук, вброшенный между двух плоскостей,
который уж раз отразился с такою ненавистью к обеим,
что, даже если хотел бы вернуться к истоку,
никто и в безумии не признал бы его своим.

папирус

на папирусе птицы и демоны
в разные стороны разлетаются пока
ты допиваешь кофе слушая
скрежет заострённых крыльев по жёлтой трухе

я хочу прочесть надпись но вдруг же она
окажется только ветхой египетской бранью
расписаньем кормёжки сфинкса
или увы рисунком мумифицированного младенца

когда ты кофе допьёшь или чашка расколется беззвучно
когда ты кофе допьёшь или если смерть придёт раньше
птицы ворвутся на западный край
демоны растерзают волокна востока

но задыхаться от жёлтой трухи наполнившей комнату
или чувствовать мягкую рвань под ногами
чем же лучше нежели глядя в центр пустого папируса
следить как стремительно расплывается пятнышко кофе

* * *

и уже в который раз я вспоминаю это облако гнева
над монте сьерсо этот дышащий каменный шар
то ли нового солнца яйцо. воспоминаемое крошится
в тени его жеребёнок личинкою вьётся бесследно

может я въехал в столицу по сверкающему шоссе
может в моих расчётах во́ды числа́ расступились
и в ступни вошёл острый блеск мёртвого дна
но вспомню лишь каменный монгольфьер среди мёртвого дня

воспоминаемое крошится. в тени крушин жеребёнка спасает
от ветров с монте сьерсо разверзающих такой ясный полдень
что свет будто талая взвесь дрожит в потрясённом воздухе
и мне всё равно какой из миров подтолкнуть к крушенью

abuse

вот пожалуй вечер купленный за копейку
проспект искрится пневматической почтой
сегодня любой возьмёт тебя за руку поведёт
в недрах сумрачной вазы где стелется зной

каждый кто встретится тебе привык спасаться
от постыдного ужаса и красоты постыдной:
лепестки медузы свирепо глядят:
на востоке столбы поднялись

нет, ничто живое никогда не живёт
более получаса но всё же ты хочешь
чтобы ведущий тебя оказался заботлив
и вот пожалуй он смотрит на тебя с положенной нежностью

и если возможно что всё время на деле
он шёл за тобой будто вырван из круга своих спасений
то эта привязанность пожалуй была бы сильнее
любой душевной привычки редеющей в темноте

ты волен счесть это своим расплатиться этим с долгами
но это бедное небо увиденное тобой в ночи
ничуть не больше человека в котором
также погасло солнце — через полчаса по восходу

* * *

пойдём же мао цин посмотрим на лошадей
после их смерти или увидим другое диво
мальчики поджигающие степь
старухи тускло жующие безобразную тушу

очевидно что я был лётчик хотя неважно
ведь ниже ночи идут по земле и мы
крадём очертанья у встреченных нами
я встретил тебя в ночи мао цин я услышал
твой плач из воздушной ямы я
протянул тебе руку сказал идём

пойдём же мао цин смотреть на посмертных лошадей
их копыта хрустят по стеклу под которым
в язвенной поросли без образа души толпятся
чей выдох начавшись однажды длится уже в позоре

я был зияющий лётчик и сжигал степь за степью
всё же моё дыхание было лишь
краткой отсрочкой твоего, рядом они лежат
рядом в погасшей степи чтобы я видел
что мир начинался на выдохе
чтобы ему невозможно было продлиться

я хочу увидеть лошадей чьи глаза прозрачны
хочу увидеть лошадей которым высекли рёбра
я был лётчик зияющий шар мао цин
краденый образ чёрный фосфор стекло лёд короны

далёкое дыхание льда

нам прислали книги и янтаря
среди летних вакаций меркнущим вечером
чёрная птица взошла в ореоле луны
и вода цепенела в змеиной листве

вечность казалась нам в человеческий рост
и власть над ветром и солью пустого моря
была чуть дороже игрушки, случайно подобранной,
с утра нас окружали столетия наших деревьев

может когда-нибудь кто-то войдёт в этот дом
увидит книги хлыстом иссечённые в вату
скользнёт по мышиной стене к янтарю
отёкшему влажной полостью местного солнца

и опять поверишь любому кто причинит тебе зло
там в городах приспущенных словно флаги
дикий сизый листок с надписью и без надписи
и ветер без усилий взрывает полые камни

всё подогнано друг к другу с первозданной точностью
и если я иду раздвигая рукой холодные травы
там где речь разбудившая нас тихо упала прощаясь
божественное великолепие. божество усаживается рядом¹⁾

---

¹⁾ Nostr. Cent., I, II.

* * *

день четвёртый настаёт и он раскрывает все окна в квартире
выветривает стены пока они не обвиснут как
тропический фрукт под рукой любовника-северянина

как будто он обручён обезвожен как будто в его глазницы
продета уздечка и каменный круп восседает
легионы держат его глаза

но он вероятно слишком милая тень или логово командора
чтоб уступить равнозначной пустыне вокруг
хоть часть от владений безжалостного наездника

и охотнее этого мора дневные стены бедного воздуха
ангелически отражают, пусть безнадёжно, последнее
что ещё могло быть задержано взглядом

офелия бисмарк

1

надкрылья стальных жуков ломки как плавленый сахар
жгут тучей перетянуто небо по нему
без семени проплывает ангел и друг
развязаны узелки мои на полу лежат бестолково

неумёха на западе гаснет день как лобовое стекло
я же хочу посмотреть как там стекло крошится
под воронкою кожи как оно держится о чём искрится
о майяский череп! о лирондэй в небесах!

что тогда эта девочка, как сияет щупальце у венеры
как долгая вода где моё отраженье держалось
дольше заката дольше света звёзд и дальних гробниц
как бычья шея мой ангел мой друг созерцает прах

2

оплачено квартиранткой на месяц вперёд моё
новое тело; новая, я выхожу
из семивратного бранденбурга под дождь
шёлковый зонтик мой трепещет как пёрышко

впереди ещё месяц дура как же я расточительна
только месяц чтобы привить себя вырастить иву
под лозою кромешной открыть глаза
wo ich jetzt bin? was ist die blitzende welt?

дождь хлещет нещадно что жид хощет меня украсть
но мне выдан самый жалкий из месяцев и вряд ли успею
обжить себя как в нюрнберге, помнишь, туча росла
и сын короля и болонки дрожал посреди сырой площади

3

Ich bin der Schneider Как… [играя Бетховена]
я расколола себя на миллионы частей. девочкой
у реки, подобрав подол, я до блеску их натирала песком
и огромные лилии беззвучно шли по лиловому небу

но теперь их венозная тень пролита; в шаге отсюда
разросся терновник как дымчатый собор; здесь
я перебираю свои стекляшки пытаясь расставить их
так чтобы сразу они меня отразили — меня! как браслеты они!

как толчёная ртуть! одна другой не страшнее
как сквозное дыхание друга которому веки сомкнула
вдоль этой долгой воды — в их коконе я умираю
без звука, но разве кто-нибудь может это назвать тишиной?

полюс

я должен прямо стоять на земле
ветер утих и звёзды составили
новое небо, так податливы они здесь
любому движенью, в зыбке нынешней ночи

ночь блажна; ну что я за лыжник?
хле́ба не брал, заигрался снегами
впрочем, разве возможно опоздать
туда, где тебя не ждали?

да и не было здесь пути: опушка
сне́га внутри круглого неба;
или может просторен он был настолько
что ни о чём другом и речь не велась

карты не нужно и нечего описать
и только устав блуждать по белёсому полю
остановился и понял что добрался к цели
тогда от листа наконец отвели перо