Ледник

Снился Лёд. Лёд был живой, он сочился из глубины космоса на Землю и наступал Ледником с севера фронтально. Регулярные войска проводили спецоперацию в районе Котласа, где удалось закрепиться на время, обстреливали Ледник крупнокалиберными орудиями и термобомбами с зажигательной смесью. Это было ненадолго, конечно. Лёд обошёл армию с запада и продвигался по Прибалтике и через Балтийское море. Китайцы строили укреплинии в районе Байкала и Монголии, Урал был, в целом, потерян. В Европе Лёд захватил плацдарм в Северном море и оттуда продвигался тремя колоннами к Франции, Западной Германии и Ирландии через опустевшую и покинутую людьми Британию. Судоходство через Атлантику стало опасным из-за огромного числа айсбергов, держащих территорию до 15—20° с. ш. В Америке крупная группировка войск и беженцев оказалась заперта в котле на юге Квебека. Ядерные бомбардировки Ледника в районе полярного круга ничего не дали — он лишь стал быстро растекаться в направлении Тихого океана: первый летний снег выпал на Гавайях.

Мы прибыли с инспекцией в прифронтовую зону к западу от Твери. Небольшой посёлок с посадом деревенских зданий, фермой и несколькими пяти- и шестиэтажками позднесоветского типа, пристроенными поближе к центру. Людей или эвакуировали, или они бежали сами, впрочем, в паре домиков нам удалось заметить чьё-то присутствие, может быть, мародёров. Температура была не очень низкой, ночью и днём держалась где-то на уровне −5°. Куда больше неприятностей доставляла пронизывающая сырость, грязный и пахнущий тлеющим мясом ветер под низким и плотным наплывом серых облаков. Вошли в одну из многоэтажек. Холод и сырость за считанные месяцы превратили её в обшарпанную руину. Стёкла были выбиты, а стены и лестницы кое-где изошли трещинами. Но виной тому был, конечно, не этот слякотный мрак, а небольшие землетрясения, вызванные продвижением километровых толщ Ледника. В одной из квартир мы остановились. Сырой и холодный ветер, поднявшись с новой силой, проникал сюда со свистом изо всех щелей, по ободранным стенам текла серая слизистая вода. В какой-то момент свист сквозняка наполнился слабым потрескиваньем, и прямо на наших глазах, как при ускоренной съёмке, в правом углу и у окна стал натекать Лёд. Он был тёмносизый, пузырящийся, гладкий, мгновенно стена справа затянулась тонкой прозрачной плёнкой. Когда ледяные налёты по углам комнаты достигли размеров футбольного мяча, мы покинули здание. На улице я вставил вкладыш наушников и умудрился поймать какое-то радио. Радио сообщало о беспорядках и погромах в Ростове, куда стекались многотысячные потоки беженцев из центральной и северной России.

Спустя какое-то время я всё же вынужденно оказался в Никарагуа. Нас было несколько человек, сбежавших из потерянной навсегда земли в это захолустье, где время, казалось, остановлено на полдне жизни и беспечности и где никто не думал и не хотел думать о беде, постигшей планету. Мы жили на берегу пустой лагуны, в бунгало, сделанном из случайно подобранного строймусора, хозяином которого был молодой, сухощавый и постоянно улыбающийся смущённой улыбкой метис. Он держал рисовые полянки, ловил рыбу и разводил кур. Мы спали в «комнате», где за шиферной перегородкой круглые сутки ворочалась и храпела свинья, настолько доверчивая, что, увидев лишь человека, тотчас стремилась забраться к нему на руки. «Оставайтесь здесь! — говорил хозяин, растягивая руками рваную столетнюю майку на прожаренном солнцем дочерна теле. — Кто сюда сунется? Здесь солнце под каждым камнем». Было заманчиво. Лес каждое утро распевался тысячей голосов, к полудню умолкая, а вечером проходили короткие шумные грозы, во время которых хорошо было пить чай под широким навесом из досок и пальмовых листьев. Возможно, он прав, и это та жизнь, которой не может коснуться несчастье, даже космическое. Ночью можно смотреть на небо и не думать, как тонкой зловещей струёй оттуда льётся мыслящий сонный Лёд, усыпляющий землю в студёной пульпе. Но в сознании этой жизни было что-то униженное, вот теперь, когда всё, что казалось «нашим», было разгромлено и стёрто, как разгромлен и стёрт был и сам человек на Земле, его разум, его природа. Отсюда, из этого волшебного и забытого угла, ничто не смогло бы начаться, ничто и никогда уже. А там — смогло бы там? Быть может, за линией безнадёжного фронта, в захваченных и вырванных Льдом из потока земного существования пространствах заново началась какая-то иная, совсем не известная нам жизнь, чудовищная, но может быть, что и нет. Чудовищная для наших, беспочвенных уже, признаться, привычек, но сама в себе не менее полная и достойная, чем та, концом которой она послужила. Да, конечно, это уже Неземля, но кто сказал, что только земное — живо? И что только она — дом: у беженцев нет дома и, в той же степени, каждый дом — свой. Хотя это всё же досужие размышления, выбора для нас предусмотрено не было. Солнце садилось, сквозь широкие листья филодендрона, далеко, на кромке размытого морского горизонта было заметно, как подымается тяжёлым кольцом тёмносизая, набрякшая чёрной влагой, бессветная и бесконечная туча.