Превращение случайного

В конце концов, фашизм в самом общем смысле всегда предполагает генерализацию случайного, будь то случайность рождения, положения, связей, достатка, культуры. Да и самой мысли, конечно. Мысль, скажем, пространственна: в неё можно шагнуть, её можно съесть или выпить, рядом с ней можно уснуть, не заметив её. Но и сама она перемещается свободно по ежемгновенно открываемым силовым линиям, и кто знает, где она будет завтра. И здесь рождается главное обвинение в адрес тех, кто полагает возможным существование некоей универсальной интеллектуальной собственности: они фашисты, поскольку свободу обратили в несвободу и назвали это законом.

И так всегда и везде: свободу любить или не любить страну, народ, язык, родителей или детей, богов или музыку, они обращают в закон — с той единственной целью, чтобы его невозможно было не нарушить. Меж тем, как само существование этих вещей было бы невозможно без свободы случайности, спрягающей тонкие нити жизни в узоры вещей. Но они утверждают обратное. Они объявляют случайное — совершённым по закону, затем законное — своим, затем своё — единственным, что имеет право быть. И вот, мы уже с завистью смотрим во времена «до того, как еду и питьё называли моя и моё».

Свободу быть кем-то и свободу не быть кем-то, никем не быть и превращаться без остатка и памяти — они упраздняют, а без неё любой мир — лишь тюрьма для печальных глаз с вырванными веками. Нас спрашивают: а как же быть с теми — вещами, людьми и их известными сообществами, — которые нам мешают? Мешают — убей, делов-то. Хулы не будет. Но убить человека — не то же, что убить случай, сделавший его человеком.

Итак, враги ли они Кайросу? Сначала покажется, что да и что нет ничего враждебнее ему, чем знаменитая их ещё со времени их пророка Кальвина мантра «Каждому своё». Но с другой стороны мы увидим здесь и поклонение, неистовое, ревнивое и злостное поклонение, которое понуждает их впиваться клыками в своего бога и съедать его без остатка. И, как часто нам приходится наблюдать, нет большей пропасти, чем та, которая отделяет поклоняющегося от того, кому он приносит в жертву мир. Сделав Кайроса своим идолом, они приревновали его к его собственной природе и истребили её — сначала в себе, а затем и во всём, к чему смогли дотянуться.

Хуэй Ши спросил у Чжуан-цзы: «Верно ли, что люди изначально не имеют человеческих наклонностей?»

— Да, это так, — ответил Чжуан-цзы.

— Но если человек лишен человеческих наклонностей, как можно назвать его человеком? — вновь спросил Хуэй Ши.

— Дао дало ему облик, Небо дало ему тело, как же не назвать его человеком?

— Но если он человек, то как может он жить без свойственных ему наклонностей?

— Одобрение и порицание — вот что я называю человеческими наклонностями, — пояснил Чжуан-цзы. — Я называю человеком без человеческих наклонностей того, кто не позволяет утверждением и отрицанием ущемлять себя внутри, следует тому, что само по себе таково, и не пытается улучшить то, что дано жизнью.

— Но если он не улучшает того, что дано жизнью, как может он проявить себя в этом мире?

— Дао дало ему облик, Небо дало ему тело. Он не позволяет утверждением и отрицанием ущемлять себя внутри. Ты же вовне обращаешь свой ум на внешние вещи, а внутри насилуешь свою душу. Прислонись к дереву и пой! Облокотись о столик и спи! Тебе тело вверили небеса, а вся твоя песня — «твёрдость» да «белизна»!