Тела зла

Отделимая часть зла отвергает исходную, дабы явить себя благом, и даже действительное уничтожение ею сей последней не уменьшает горечи мира, ибо зло ослабленное нередко даёт больше шансов устоять в нём. Матрица этого митоза постоянна: вот, она появляется в начале т. н. «христианской» эры, когда новый бог разрушает по видимости владычество старого, не столько его священство, сколько сам образ бытия-в-нём. На эту уловку попались тогда некоторые школы, признавшие благо откровения, и это стоило им нечеловеческих мучений и ви́дения предельно ужасающих вещей. Тревожность, слитая с рождением, и проседание осколков мира в неразличимость ужаса оказались непреодолимы за счёт ложной лазейки отделённого зла — этакий скальпель из окаменевшего яда, которым пытались спасти присмертного больного. Так же и в настоящее, допустим, время, если мы говорим о двух силах, ведущих борьбу в мире глобально или вот прямо здесь, то не о том же ли идёт речь, не об отделённом теле зла, которое восстало на часть оставленную?

Но, если по порядку, то мы должны различать в сфере зла несколько уровней, как минимум: во-первых, это Хтонос, благой и злой, две суппозиции, переходящие друг в друга в игре судьбы и случая, и отношения между ними совсем не те же, что между добром и злом в мире после контракта Авраама. Малевентум и Беневентум, в свободном течении обновляющие друг друга. Это благо и зло, сродственные земле изначально, до человека, при нём и безразлично к нему. Далее — зло некоторым образом абсолютное, которое объявлено в мире откровением Монстра, абсолютность же его тождественна абсолютной чуждости миру, укоренённости в том, что его уничтожает самим присутствием. Но и оно, раздавив планету, не осталось единым, и его отделённая часть, claritas, желая обосновать свою благость, обрушилась на оставленное, которое от этого, конечно, меньшим злом не стало. И это совсем не имитация, не симулякр борьбы, но действительная война, в которой сходятся две части того же. При этом оставленная часть иногда забавно, иногда чудовищно сливается с хтоническими эманациями, как злыми, так и благими, что особенно хорошо известно в исламском и православном пространствах. Сама же claritas, отделённая или, иначе, избранная часть, осознавшая себя в полной мере в невозможной, непредставимой и кошмарно-абсурдной для всех прочих идее трансцендентального единства апперцепции, основала своё превосходство на отрицании именно тех понятий, которые лежали в основе их общего с оставленной существования. Таким образом, будучи плоть от плоти зла, она объявила себя благом лучшего и повела войну против зла коренного, при том что суть её в утверждении зла иного порядка, не имеющего уже ничего общего с человеческим существованием.

Наша мировая война — это война лучших против худших, добрых против злых, богатых против бедных, здоровых против больных, ясности против тьмы. С тою поправкой, что ясность и есть вторая часть тьмы, хотя понимание этого не делает первую хоть сколько-то более благой. При этом — ещё один нюанс — в ней самой объявилось некое значение человека, которое предсуществовало в нём и составило часть его оперативного имени, то, собственно, значение, которое можно назвать волей к упразднению себя, к самоисключению из порядка данного, иными словами — трансгрессивность. Это тончайшая, уязвимая плёнка на сфере абсолютного зла, отношения которой с ним ещё не возможно очертить в перспективе, но и назвать её злом также нельзя.