Поток

08.11.2020

Лучшая Stabat Mater, на мой взгляд, у Пуленка. Видите ли, есть большое искушение, когда описываешь настоящее, неустранимое, осязаемое горе, как, например, скорбь матери о погибшем сыне, — описать это в самых тёмных тонах, взять самый мрачный минор и наворотить таких интонаций, чтобы и глуховатый слушатель понял, что произошло нечто непоправимое. И вроде бы всё честно, автор мастерски изобразил несчастье, слушатель всё понял и проникся своим искренним сочувствием, но от внимания ускользает та самая неотменимость события, которая делает его для скорбящего универсальным сигнификантом любого существования отныне. Такое горе оставляет человека, прежде всего, вне ритуала, в том числе, ритуала скорби, связующего автора и слушателя.

Пуленк находит другой способ отобразить переживание всеобъемлющего горя. Его мать не столько скорбящая, как это можно было бы представить извне, сколько растерянная. Она не в силах остановиться на чём-то, она шатается от переживания боли к умиротворённому согласию, от воспоминаний к удивлению, почему смерть не приходит сейчас же, от светлой грусти к напряжённому отчаянию. Она не узнаёт вещей, их предназначения, теряется во времени, спохватывается что-то делать, но тут же забывает об этом. Пуленк показывает, что глубокое горе в первую очередь размывает единство человека, то, что в профанном мире (а здесь мы уже не в профанном) называют "личностью". Человек теряет контроль "личности" над своим содержанием, он становится открыт всем ветрам, всем этим стохастическим силам и помыслам, которые заполняют его в совершенно случайном порядке и обуздать которые, привести их хоть к какому-то единству ему более неоткуда. Это и есть подлинное переживание оставленности, свободное от эгоизма уже потому, что то, что осталось, не умеет назвать себя "я".