Поток

24.06.2022

Очень, признаться, раздражает, когда люди начинают выдавать свои национал-романтические представления о мире, которые родом — самое раннее — из конца 18-го — нач. 19-го века, — за традиционные ценности. Ладно ещё, когда какой-нибудь шут в погонах, типа Патрушева, называет традиционной модернистскую викторианско-советскую мораль. Он, в конце концов, просто гэбешный дед, ему так положено по уставу. Но ведь и вполне разумные люди такое выдают иногда. Да что там, у нас даже разнополая любовь называется «традиционной», а медицина трав и энергий — «нетрадиционной». Отдельный случай — романтически преувеличенное отношение к своему национальному языку, который всех румяней и белее, каковое стало чуть ли не обязательным для писателей, в России — так со времен ещё Державина (который, впрочем, ещё пытался быть объективным). Ну а после Пушкина, Толстого, Тургенева с его мемом про «великий@могучий» китчевость подобного отношения, по крайней мере, отношения публичного, трудно обойти вниманием. Ну и одно дело — когда его выражает какой-нибудь школьный официоз или, там, расписной болван, типа Прилепина (условно). Но вот, например, Харджиев, человек, всю жизнь друживший с Кручёныхом, пеняет Набокову, что тот ругает русский язык в предисловии «Приглашения на казнь». Не может, дескать, русский писатель ругать свой родной язык. Да почему ж не может? На то он и писатель, чтобы относиться к языку без сентиментального пафоса. Ну и потом, прочёл я это предисловие, ничего Набоков не ругал, просто говорил, что некоторые модусы речи в английском реализуются проще, чем в русском. Что ж в этом такого? Ну, Харджиев, слава богу, не называл это своё козыряние перед родным языком традиционным. Но армия паразитов, оберегающих «традиционную» «ценность» национального языка на пространстве б/у СССР, стозевна и лаяй. Хотя человека, живущего в действительно традиционном обществе (для нас ближайшем — средневековом), сообщение о некой «ценности», заключённой в его народном языке, поставило бы в тупик. Ибо, будучи образованным человеком, он должен был знать о иерархии языков и соблюдать их чин. Знать, что родной его язык, народный, расположен внизу и лишь немного возвышается над языком зверей, пчёл или деревьев. Над ним — священные языки, языки Писания, на которых Бог сообщал своё откровение людям: латынь, греческий, еврейский. Их можно выучить, если хочешь быть полноценным человеком. Ещё выше — язык ангелов, енохианский и т. п., и знание его — есть особая милость, дар и возможность общения со сверхчеловеческими существами. Ну а ещё выше — уже совершенно недоступные человеку божественные языки, дающие возможность творения (и растворения) мира. Вот это понятные традиционные ценности, понятные и разделяемые всеми, от сапожника в лавке до Афанасия Кирхера. В них нет ничего сентиментального, душного, двусмысленного, с казённым подмигиванием. Простой и честный взгляд на себя и своё место в мире. Ну а для писателя, живущего вне традиционного общества, но признающего так или иначе его ценности, мне кажется, продуктивной была бы своего рода игра — в ангелизацию языка, в поиск в нём того, что выводило бы его из разряда народного, общедоступного, пандемического и вульгарного — к представлению о самой возможности существования языков высшего чина. Solve et coagula — растворяй то, что есть, и сгущай то, чему быть должно. Глупое, бессмысленное следование за низшим языком, каковы суть все языки человеческие, это путь в никуда.