Поток

04.09.2022

Мнение о том, что будто бы язык служит для выражения мыслей, абсурдно и фактически неверно. Язык предшествует мысли, как в целом, «исторически», так и в жизни каждого человека. (Здесь иной поддался бы искушению процитировать популярную фразу, с которой начинается Евангелие от Иоанна, но подобная торопливость закрыла бы дальнейшее понимание.)

Язык, обнаруживающий в холической длительности восприятия последовательность, подчинённость и дискретность, сам по себе не привносит качества в переживание мира. Дословесно ребёнок не менее полноценен в своём самосознании, чем после того как он овладевает языком, производящим в нём мысль о себе и мире. Воспоминания, которые, быть может, сохранились у вас о своём дословесном детстве, сообщают вам о том, что переживающий существование в них есть тот же «я», что и сейчас, не меньше и не больше.

Язык, с одной стороны, дробит и собирает воспринимаемое бытие, но с другой стороны, для говорящего он — метка, указатель на то, что есть нечто вне и помимо того мира, переживанием заброшенности в который является жизнь человека. Иными словами, язык — это не что, а откуда. Апофатичность языка, его метафизическая протянутость извне в мир, где он инструментально опознаваем, побуждает практика идти в обратном направлении: сохраняя фокус языка (его откуда), отбрасывать его фактические формы и явления, его что.

Поэтому, например, популяризированная когда-то Кастанедой и многими любимая практика «остановки внутреннего диалога» — слабая и малополезная. Остановив внутреннюю болталку, но сохранив структуры языка и его фактическую чтойность, вы лишь на короткое время очистите место в своём восприятии мира, того же самого, впрочем, что и прежде.

Гораздо более значительными являются практики обета молчания и бессловесной молитвы, распространённые в различных традициях: расподобление языка и очищение его от наличных форм здесь максимально глубокое. Но они требуют много времени и специфических условий для осуществления.