Откуда люди?

Итак, чем же вообще является наш, совецкий паспорт? Что это за таинственная и волшебная процедура, которую каждый человек вольно или невольно проходит по достижении определённого возраста?

Это нечто относительно новое, недавно занесённое в туземные края, но так удачно наложившееся на знакомый местный пейзаж. Государство объявляет себя держателем контрольного пакета акций на ребёнка, его конечным владельцем. Но в определённый момент оно, казалось бы, неожиданно меняет стратегию и делает то, что при невнимательном рассмотрении походило бы на отпущение на волю. Но это, само собой, не так. На деле происходит вот что: государство заключает договор по аренде тела человека (тем самым выходящего из статуса детскости) и передаёт частичные имущественные права на это тело другому лицу, оставаясь его владельцем. Это, понятно, доказывается всем известным правом государства истребовать это тело обратно — для службы в армии, тюрьмы, казни, перемещения и других форм обращения с собственностью.

Но с кем заключается договор? Можно ли говорить, что он заключается с (вчерашним) ребёнком, рабом (эти слова в русском языке однокоренные, как и в ряде других и.-е. языков)? Конечно, нет! С рабом, с вещью нельзя заключать договор, у раба нет «души», то есть, он исключён из возможности равенства, без которого договора не существует. Значит, он заключается с кем-то ещё. Это очень интересный момент: откуда берутся люди на Святой Руси? До наступления так называемого «совершеннолетия» нет человека, после — нет ребёнка. Телесное единство человека оказывается разорвано между двумя сущностями: между бесправным и немым телом ребёнка-раба и невесть откуда взявшимся наёмником, которому по контракту выдаётся это тело во временное пользование.

То, что «личность», которой выдается тело раба, — именно наёмник, не имеющий ни прошлого, ни связей, ничего, что выходило бы за рамки договора, обосновывает много наблюдаемых в полевых условиях феноменов местной жизни, её, в конечном счёте, узнаваемое качество. Обращаясь к уже поднимавшейся теме девственности и гомосексуальности, — почему хранение оной одобряемо, а потеря допустима лишь с санкции государства (церкви) и в положенных им формах? Потому что временный владелец, пользующийся вещью, по умолчанию должен сохранять её в том состоянии, в каком она ему выдана, либо применять по оговоренным в контракте правилам. Было бы невозможно появление такого рода представлений вообще, если бы структура этой реальности предполагала телесное единство личности. Почему переезд в другую страну равноценен предательству? Тут нужно уточнить: предательство в духе рыцарской верности или верности идеалу автохтонному сознанию неизвестно. В данном случае речь идёт о форме воровства. Человек (если это слово употребимо в контексте) не просто уезжает из страны, но ещё и увозит с собой, неправомерно похищает то, что ему не принадлежит, — тело раба, полученное по договору. И, конечно, после этого он вор и клятвопреступник.

В общем случае, когда государство обращается к «гражданам», оно видит перед собой нанятых ею лиц, у которых в рабочей ситуации нет и не может быть «своего»: ни памяти, ни со-общения, ни интересов, ни претензии, — и чувствует себя в своём праве истребовать вещь/тело обратно, применять карательные и дидактические практики для обучения правильному обращению со своими вещами, требовать отчёта и проводить ревизии по контролю за добросовестностью использования.

В общем же случае, когда мы говорим о взаимоотношениях между взрослым человеком и его собственным детством, мы должны понимать, что в этой реальности речь идёт даже не о двух существах — но о двух разных сущностях: мёртвая вещь, принадлежащая государству всецело, и живое ничто, взявшее её на время поносить.